Ася Пекуровская - Когда случилось петь СД и мне (С Довлатов)

Аллочка-красавица

Слушала Бетховена...

- Вам Бетховен нравится?

Кавалер спросил.

Встрепенулась Аллочка:

- Тот, что машет палочкой?

Очень, очень мил.

Однажды в морозный зимний вечер Сережа явился домой без пальто, которое, как выяснилось, пропало из университетского гардероба вместе с помещенными в карман одолженными тремястами рублями. - По дороге, рассказывает Сережа, - встречаю Федю. Идет, одно плечо выше другого, шея обмотана кашне, протягивает мне руку в теплой перчатке. Сразу видно, что у человека все в порядке и, если чего нехватает, так это собеседника. Останавливаемся. Ну, я делюсь с товарищем своим несчастьем. Дескать, такое случилось. Остался без пальто. Похитили триста рублей. Зуб на зуб не попадает. - Из всего сказанного заключаю, - говорит Федя в ответ, - что в теплую погоду у тебя с зубами все в порядке, в то время как у меня, видишь, один зуб качается вне зависимости от погоды. - Тут я вижу, - сворачивает свою повесть Сережа, - что он движется к фонарю с целью продемонстрировать свои не очень здоровые и сильно уступающие моим зубы.

Примерно год спустя, Сережа звонит мне поздно вечером: - Асетрина, слушай внимательно. Ты меня слышишь? Возвращаюсь я с Федей из Дома Кино. Идем неспеша, беседуем. Обсуждаем западный кинематограф. Рирпроекция. Монтаж. Угол зрения. Угол отражения. Еще один угол: падения. Вдруг федино лицо искажается такой гримасой и весь он как-то начинает оседать. От ужаса у меня самого что-то лопнуло в позвоночнике. - Тут у меня, - слышу я задыхающийся голос, - во внутреннем кармане пальто было пять рублей, которых недостает. Как ты думаешь, они уже закрыли свой гардероб? Ведь если я их завтра прищучу, уже может быть поздно. Пропьют.

Другим поедателем сережиной селянки был до дерзости застенчивый в

Валера Грубин, который обладал широким и открытым лицом, сияющей, обезоруживающей улыбкой, не допускающей мысли о том, что внешность может быть обманчива, а также способностью краснеть при произнесении звуков собственного имени. Сразу заняв положение завсегдатая сначала у нас с Сережей, а затем у меня без Сережи, Грубин нарушал рутину ежедневных визитов к нам внезапными и кратковременными исчезновениями, после которых возникал опять, как ни в чем не бывало размахивая спортивной сумкой, напоминавшей сундук, из которой неизменно торчала водочная головка, и на лаконичный вопрос: "Где был?" отвечал уклончиво: "Сначала на соревнованиях, потом пьянствовал". Все, что было известно о Грубине, поступало в виде сережиных домыслов, к которым сам Грубин относился безучастно, и только лицо его, неизменно приобретавшее цвет кумача, воздвигнутого освободителями над Рейхстагом, выдавало присутствие зрения и слуха.

Впоследствии оказывалось, что спортивный гений Грубин, ни разу не обмолвившийся о существовании отчего дома, куда-то посылал трактаты о французской литературе, как-то оказывался почетным членом если не Пенклуба, то союза духоборцев, где-то печатал статьи о Достоевском, кому-то рецензировал научные публикации на тему Крестоносцы со времен Папы Григория Девятого до наших дней и для кого-то писал за ящик водки докторскую диссертацию на тему "Влияние манифеста Александра Первого о присоединении Финляндии к России на Апрельские Тезисы Ленина".

Жизненным пульсом сережиного филиала был бывший авиатор, еще не расставшийся с защитной гимнастеркой поблекшего хаки, хотя уже оставивший седую гриву своей стальной птицы. Слава Веселов во всем бросал вызов своей армейской профессии, сведения о которой были нами извлечены из аксеновского эпиграфа: "Там, где пехота не пройдет, где бронепоезд не промчится..." Вероятно, осуществив свое первое столкновение с литературой в небесной сфере, Слава попал в наш анклав с куском ватного облака, на котором то и дело проступали открытые им непревзойденные сюжеты.

"Сейчас Слава Веселов переписывает вАШАнну Каренину'. У него с этим произведением особые счеты", - говорил Сережа, посмеиваясь.

По капризу, случайности или произволу в наших рядах оказался, впоследствии так же неожиданно и бесследно исчезнув, уже вписанный в анналы тотема Леня Мак, который появился в университете транзитом из Одессы, нуждался в ночлеге, получил его у Сережи в доме и стал членом семьи. Маленького роста, в очках, очень спортивный, в подчеркивающих каждый мускул панталонах, он был похож на боксера, был штангистом и называл себя поэтом. Однажды, будучи припертым к стене (если мне память не изменяет, на него свалился шкаф), он подтвердил свою принадлежность к гильдии поэтов, прочитав лирическую поэму, которая звучала так: