Андрей Битов - Человек в пейзаже

То есть это мне так показалось, что мы пошли. Потому что и фонарь почему-то пошел с нами, и дорога повлеклась, как эскалатор... Павел Петрович, конечно, говорил, но я уже не улавливал, то и дело выпадая из его речи в соседнюю темноту улицы, он меня бережно поддерживал под локоток, снова вводя в русло, освещенное все тем же фонарем...

Речь его струилась по этому руслу, как поток, как стихи... Но это и были стихи!

О вечность, вечность! Что найдем мы там

За неземной границей мира? Смутный,

Безбрежный океан, где нет векам

Названья и числа, где бесприютны

Блуждают звезды вслед другим звездам,

Заброшен в их немые хороводы,

Что станет делать гордый царь природы,

Который, верно, создан всех умней,

Чтоб пожирать растенья и зверей,

Хоть между тем (пожалуй, клясться стану)

Ужасно сам похож на обезьяну.

Я был восхищен и подавлен.

- Прекрасные стихи...

Он испепелил меня взглядом и заиграл желваками. Будто я Сезанна помянул...

О суета! И вот ваш полубог

Ваш человек: искусством завладевший,

Землей и морем, всем, чем только мог,

Не в силах он прожить...

Павел Петрович осекся и снова ожег меня взглядом, будто это я и был само воплощение...

- Эт-то в-ваши?... - робко догадался я. Великая скорбь залила его чело. Он замотал головой от невыносимого страдания.

- Он и обезьяна, и питекантроп, и каменный, и бронзовый, и золотой, соседствует с первым, а первый с двадцатым, он в галстуке и набедренной повязке, с пращой и автоматом, рабовладелец, смерд, буржуа и пролетарий, грек, монгол и русский - все это одновременно, все это сейчас, не говоря уж о том, что он и женщина и мужчина... Мы судим по верхнему этажу, который он надстроил уже в наше время, но мы не знаем, какой из этажей реально заселен в нашем соседе: может, это монгольский сотник пятнадцатого века в "Жигулях", а может, слушатель платоновской академии в джинсах... Мы все из кожи вон уподобляемся друг другу, настаивая как раз на несущественных отличиях как на индивидуальности... и никто нам не подскажет, кто мы. Что ты скажешь про возраст дерева?.. Нет, не надо его пилить, чтобы считать кольца! - перебил он меня. - Что за варварство! Каждая клеточка дерева - разного возраста. Не старше ли нижняя ветвь верхней? А не моложе ли свежий лист нижней ветви старого листа верхней?..

Я не знал. Я стоял в замешательстве перед бурным потоком, внезапно преградившим путь. Павел Петрович заботливо помог мне перешагнуть его, ибо это была лишь жалкая струйка из протекавшей в муфте водопроводной трубы. Он развивал теперь передо мной в противовес теории слоя, в которую я уже веровал, некую теорию фрагментарности жизни и был крайне сердит на создателя.

- Подумаешь, понастроил! Без плана и контроля, как получалось и из того, что под руку попадалось... Это мы населяем, мученики, все логикой и стройностью, которая нам не дается, за что себя же и виним. А это самый обыкновенный курятник, только очень вычурный, с пристройками, лесенками и надстройками, выданный нам за совершенное здание, благо мы другого не видели. По кусочкам - ив кучу! А все - отдельно, все отдельно! - вскричал он. - Не завершено, недомалевано, сшито на живую... Стоп! - ликовал он. Вот что живо, вот что грандиозно, вот что велико и божественно - нитка! Нитка-то - живая! Она-то и есть присутствие бога в творении! Как я раньше не подумал! - Павел Петрович плакал, по-детски растирая слезы по лицу.

- Ты что? Ты что?.. - умолял его я. - Что с тобой? - спрашивал я, еле сам сдерживая слезы.

- Бога жаль! - сказал он и, круто, по-мужски смахнув предательскую слезу, заиграл желваками, как Семион.

- Ну уж, - опешил я, - чем мы можем ему помочь?

- Именно мы и должны! - убежденно сказал Павел Петрович. - Он же верит в нас! Это не мы в него, а он в нас верит. Ты думаешь, ему легко? Взгляни на нас!.. Вот что тут... - И он опять заплакал. - Нет, ты не знаешь! Ты не знаешь! - причитал он. - Ведь он- сирота!

- Семион?..

- Бог - сирота, болван! Он - отец единственного сына, и того отдал нам на растерзание. Каково ему, от вечности лишенному родительской заботы, той же участи подвергнуть дитя свое единокровное!

Чего не ожидал, того не ожидал! Хмель вылетел у меня из головы. Во всяком случае, фонарь наконец отцепился от меня и отстал. Тьма вокруг густела.

- Разъясняю, - доносился Павел Петрович из темноты. - Сначала тебе вопрос. Адам был создан по образу и подобию... Можно ли считать его сыном бога? Шея как-то свободно болталась у меня в воротничке, почему-то показалось, что мне ее сейчас с легкостью свернут в темноте невидимой громадной рукою, тянущейся с неба.