Павел Розов: Художник

Он откнопил холст и, не обращая внимания на то, что краска еще не засохла, стал аккуратно сворачивать его.

Он был уверен, что это нисколько не повредит картине. Она была написана, и теперь уже ничего нельзя было изменить в ней, ни дополнить, ни испортить.

Дело было сделано. Медленно и тщательно он собрал свои инструменты, следя за тем, чтобы не оставлять следов - таково было его правило.

Когда он проходил мимо кровати, девушка вновь пошевелилась. Исхудавшая, похожая на птичью лапку рука вцепилась в полу плаща, не давая ему уйти, будто с его уходом у нее исчезала последняя надежда. Двумя пальцами Художник брезгливо отодрал ее руку от плаща и вышел, не оглядываясь.

Отчаянный вскрик, больше похожий на стон, вырвавшийся у нее вместо крика, был заглушен захлопнувшейся дверью.

Быстрым шагом прошел мимо тихо плачущей в углу матери и оказался во дворе.

Краем уха Художник уловил, что она бормочет ему в спину проклятия, но никак не отреагировал на это. Ему было все равно.

Он торопливо спустился по шаткой лестнице, не оглядываясь, словно хотел как можно быстрее оставить позади мрачный дом с покосившимися стенами, и людьми, живущими и умирающими в нем. Возвращаясь, он безошибочно находил дорогу в зловонных хитросплетениях кривых улочек. Редкие встречные прохожие несмотря на сгустившиеся сумерки, издалека узнавали его и старались побыстрее разминуться с ним.

Фургон стоял на прежнем месте, никто не посягнул на него, хотя тот и простоял без присмотра почти весь день.

Художник не глядя закинул в него мольберт со скрученной в рулон картиной и взобрался в козлы. Почуяв хозяина, мерин негромко всхрапнул и двинулся с места. Огласив округу визгливым скрипом, фургон медленно покатил по ночным улочкам. Ежась от невесть откуда взявшейся сырости, Художник восседал в козлах.

Всю дорогу до окраины мерин нетерпеливо всхрапывал и косил по сторонам своим единственным глазом, словно в ожидании чего-то. То и дело, когда фургон наезжал колесом на какой-нибудь камень, в нем что-то тяжело смещалось и иногда с тяжелым стуком падало, тогда Художник лез внутрь и с кряхтением поправлял кладь.

В фургоне хранилось все скопленное за годы его странствий, а странствовал он долго. Так долго, что он и сам затруднился бы сказать, когда впервые этот фургон выехал на дорогу, чтобы начать свой длинный путь. Здесь были собраны все его полотна, Художник никогда и никому не продавал их, разве что копии. Творения Художника были не для продажи.

Дряхлому мерину с глумливой кличкой надо было все-таки отдать должное: он тащил на себе груз, который не смог бы сдвинуть с места и десяток любых других лошадей, но груз этот был особого рода.

В основном здесь были портреты. Портреты умирающих от голода, жажды, от чумы, лихорадки, оспы, сотен других, в том числе и неизвестных науке болезней, портреты увечных и смертельно раненых - такова была специализация Художника. Были здесь и более изощренные полотна, составляющие гордость коллекции, как, например, панорама другого, весьма похожего на этот провинциального городка во время эпидемии чумы, когда Художник неделю подряд не отходил от мольберта, обходясь без пищи и воды, неприступный для болезни, холодный, глухой, полностью погруженный в работу. Или групповой портрет тифозного барака для военнопленных, куда его провел один знакомый офицер, получивший в вознаграждение копию картины и оставшийся очень довольный этим подарком. Офицер слыл эстетом. Самому ему, кстати, тоже вскоре довелось стать натурой для новой работы Художника, когда он оказался в военном госпитале, без обеих ног, полураздавленный и обожженный, но этого он так и не узнал, потому что умер, не приходя в сознание через полчаса после окончания работы над полотном. Художник любил вспоминать эту историю. Она его забавляла.

Впрочем, этот офицер был лишь одним из многих и многих, для кого знакомство с Художником закончилось плохо. Ни у кого из рисуемых Художником не оставалось ни малейшего шанса на выздоровление и возвращение к жизни, и поэтому права была девушка, пытавшаяся сегодня прогнать его от себя. Потому и звали Художника лишь в тех случаях, когда надежды на благополучный исход и так уже не было, потому и звали его тайно от соседей, потому и посылали вслед проклятия, несмотря щедрую плату, которая зачастую помогала выжить остальным членам семьи.

Все это Художнику было известно. Знал он так же верно и досконально, как знал свое ремесло, что с клиентами у него никогда не будет перебоев, и что его услуги и дальше будут пользоваться спросом. И еще. Он никогда не спешил. Он всегда успевал вовремя...