Юрий Щекочихин - Рабы ГБ

Товарищ не понял. И долго я выкручивался с дежурствами и информацией.

За двадцать лет работы кадровиком и парторгом хорошо рассмотрел, какой густой липкой паутиной преуспевающих сексотов опутано наше многострадальное отечество и как вольготно кормятся с их помощью легионы номенклатурных боссов и охраняющие их органы".

Господи, в каком бреду мы жили! Но как этот бред ломал и уродовал людей! Какой горький осадок - надолго-надолго, до конца жизни - оставался от первой встречи с НИМИ.

В марте 1943 года Т., тогда еще юноша, почти подросток, получил повестку явиться в поселковый совет. Когда он показал повестку, председатель указала ему на другую дверь. Он вошел. За столом сидел полковник в общевойсковой форме, то есть петлицы были красного цвета и соответствующее количество ромбов - в этих тонкостях пацаны военного времени разбирались очень хорошо.

Далее Т. (так и было подписано это письмо ко мне - Т., Луганск) пишет:

"Только я поздоровался и представился, на меня обрушился град обвинений - почти на крике, суть которых сводилась к следующему: я враг народа и меня надо немедленно расстрелять. Конечно, мне стало тут же жутко: в чем дело? почему? в чем я виноват? Не успел я сам себе придумать обвинения, как полковник вдруг резко сменил тон и спокойно сказал, что он "проводил эксперимент", чтобы меня "испытать". А дальше начался длинный часовой разговор. Вернее, это был не разговор. Он говорил, а я сидел и слушал. Я услышал, что "про меня все известно" и что я "им подхожу". Потом сказал о льготах, которыми буду осыпан. В числе первых - не пойду на фронт. Далее пошла деловая часть: явки, контакты, характер поведения. Много кой-чего. И, наконец, первое отвратительное задание. Он говорил, а я, повторяю, слушал. Самое главное, он ни разу не поинтересовался моим согласием..."

О, господи...

"Нас водила молодость в сабельный поход, нас кидала молодость на кронштадтский лед..."

Вводила их молодость в полутемные комнатки, и потом долго-долго, на протяжении всей жизни, до самого ее краешка все вспыхивали, не погасая, эти воспоминания. Как ломали, как ломались...

Бедные ребята тех поколений! Уже выраставшие в том (а другого и не знали), что так - НАДО, что так - МОЖНО, что так - НУЖНО. Для Родины, для блага которой ты уже с детства был обречен на предательство, как на доблесть.

"В те далекие годы миллионы советских школьников подражали Павлику Морозову. Различные были тогда формы тиражирования образа юного героя, но самой многочисленной и доступной оказался театр. Лет пять я играл роль пионера-доносчика на школьной сцене. На сцене я каждый раз предавал своего отца за украденные им полмешка зерна и каждый раз отца забирали в тюрьму, а меня перед всей школой награждали тряпичной красной звездой. Перестал я играть эту роль только тогда, когда нашу соседку посадили на 10 лет за килограмм зерна. Она из лагеря так и не вернулась, а ее осиротевшую семнадцатилетнюю дочь взял в жены сорокалетний - на вид страшнее Бармалея коммунист, председатель колхоза, который по чьему-то доносу обшаривал карманы колхозников, когда они возвращались с поля домой. Трудно представить, как можно целоваться и рожать детей от убийцы своей матери! А ведь у них были дети, и они потом узнали, что их родной отец сгноил в тюрьме родную бабушку. Каков может быть генофонд у этих людей?.."

Эти строки я нашел в письме Лукмана Закирова из Казани.

Как по минному полю шел человек. Мог шагнуть, наступить, взорваться. Могло и пронести.

Случалось, что судьбу человека предопределяли случайности. Он мог бы жить тихо-мирно, не сталкиваясь сам лично с НИМИ. Ведь при всем том, что потребность в сексотах, стукачах, секретных агентах была огромной, ОНИ понимали, что не от каждого может быть польза для ИХ дела). Но неожиданно, вдруг органы начинал интересовать человек, который живет рядом.

Так случилось с Зоей Федоровной Суржиной. Шел 1951 год... В Россию начали возвращаться из Китая, больше всего - из Харбина - русские, волею судеб оказавшиеся за границей. Об этом довольно много написано в современной литературе: и о том, как рвались люди домой, - в Россию, и что потом с ними происходило, и какой горькой оказалась встреча с Родиной, и как желанная Родина представала для многих из них в виде лагерных бараков, колючей проволоки и часовых на вышках.

В Свердловске, где жила тогда Зоя Федоровна, таких (как сейчас бы сказали) "новых русских" оказалось много. Думаю, как и в других уральских и сибирских городах, главное - подальше от центра.