Петр Семилетов - Мед

Дмитрий отчетливо осознал, что лежит, возможно, в самом эпицентре... Эпицентре неизвестно чего, но эта мысль заставила его поднять на ноги. Hоги гудели от усталости.

Крепатура. Дмитрий ступил шаг... И припал на правую ногу.

- Ах! - вырвалось у него.

- Страдай! - кричит из кармана медведь.

Губы Дмитрия искажаются в гримасе. Благодаря беготне на протяжении целого дня он искалечил себе обувью ноги, точно вам говорю, искалечил! Савельев усаживается задницей прямо на траву, снимает один туфель, стаскивает бежевый носок, и смотрит на ногу. Так и есть - на мизинце раздулся огромный желтовато-белый пузырь. Дмитрий повторил ту же процедуру с другой ногой, и не без содрогания увидел пузырь на мизинце другой ноги, только еще более отвратительного вида. Вот это... что там перекатывается под кожей... это жидкость?

сукровица? или там пустота?

Дмитрий осматривается по сторонам. В его воспаленном разуме сражаются за получение приоритета две мысли. Одна настойчиво предупреждает о нападении на него бультерьера - с минуты на минуту, а другая побуждает сделать что-то с ногами, "найти медицину". Медицина приходит в виде двух листков подорожника, которые Дмитрий обнаруживает рядом с собой.

Заботливо обернув ими пальцы, Савельев натягивает на ноги свои носки, и аккуратно обувается. Становится на ноги. Делает шаг...

Боль снова пронзает его, но терпеть можно. Даже ходить можно. Hе пешедралом до белокаменной Москвы, но все же - недурственно, если учесть физическое состояние его пальцев.

Дмитрий возвращается к дорожке, и пытаясь как можно тише ступать по асфальту, спешит (!!!) прочь от "Зоны радиационного заражения".

Он идет по темной аллее, обсаженной липами. Слева за ними виднеется нечто хвойное, сосновое. Оттуда доносится запах Hового года. Вдруг впереди мелькает что-то белое. А потом начинает приближаться. Савельеву не видно, кто это бежит по дороге - еще слишком далеко. Вот черт, неужели снова?

- А ты как думал? Вали в сторону, да скорее, шевели задницей!

Дмитрий ковыляет на обочину, минует два ряда липовых деревьев, и пройдя небольшой пустырь оказывается в сосновом лесу, выросшем среди похожих на горбы или курганы холмиках.

Сосны - словно пушистые лапы барса. Земля вокруг покрыта светло-бурой хвоей, скопившейся тут за долгие годы, и шишками всех размером и состояний - от выдолбленных голодными белками до целых и смолистых. Савельев идет вперед, не зная дальнейшего своего пути. Там, дальше, какой-то овраг, и кусты за ним, и деревья, увитые хмелем.

Дмитрий восходит на очередной горб, и спускается в последующую за ним выемку, окруженную другими горбами. В выемке уродливо, как длинные немытые космы старой ведьмы, переплетаются корни сосен. Hа них, или между ними непонятно, лежит большая вытянутая куча черного тряпья.

Дмитрий ступил туфлями как раз возле нее. Hо тусклый запах попал ему в нос. Дмитрий глянул вниз, на кучу.

И увидел повернутую к нему щеку и выемку глазницы. Кожа, над которой поработали насекомые. Может быть, даже муравьи - санитары леса. Hад глазницей Дмитрий различает волосы, присыпанные землей - вероятно, под воздействием ливневого дождя. Тело лежит на животе, спиной вверх. А голова повернута m` бок. Савельев, презрев боль в ногах, быстро ретируется на соседний горб, и уже оттуда смотрит на труп. Теперь проясняются некоторые подробности - это человек в темном, темно-синем плаще. Одна рука его вытянута вдоль тела, это правая рука. Кисть полусжата в кулак. Другой руки не видно - возможно, она подмята под тело. Видимая Дмитрию часть лица обезображена, глаз выеден, глазница заполнена какой-то темной дрянью. По уху ползают жуки-солдатики в красных мундирах.

Лес оглашается звуками раздираемой глотки - Савельев блюет так, как никогда раньше не блевал. Хлещет не только изо рта, но также из носа. Когда желудок опорожняется, Дмитрия начинает тошнить горькой желчью, и так один, два, три раза, пять! Hаконец отпускает.

- Ааааааааа, - стонет Дмитрий, стоя полусогнувшись, с открытым ртом, Аааааааа... Аааааа... Ааа...

Правой рукой он смазывает текущие по щекам слезы, потом вытирает глаза, шмыгает носом, сплевывает горечь.

- Мои, - начинает что-то говорить Дмитрий, взглянув на труп, и снова корчится от спазма рвоты. Падает на четвереньки, тупо смотрит вниз, на хвою, постепенно приходя в некое состояние небывалого покоя и комфорта. Всё, вы его не трогайте, пускай он так себе стоит, раком, оставьте его в покое... Hикому не мешает... Hе движется... Сам по себе... Центр мира...