Сергей Кишларь - Аризона на троих. Самый быстрый

А ещё – карта конкистадоров! Сколько загадок, сколько сладких ожиданий таилось в ней. Нет, не золото – в этом Генри был солидарен с Алисией, – а тайны древних индейских цивилизаций, тайны конкистадоров – они в первую очередь манили его. Но и золото не помешает. Генри знал наверняка, куда потратил бы его: новые экспедиции, поиски древних цивилизаций – вот куда пошло бы всё золото. Сердце сладко ныло от предвкушения… Ах, загадочная Атлантида! Где ты?!

Язык не поворачивался назвать окружающий пейзаж пустыней, хотя именно так эта местность и была обозначена на картах. В понимании Генри пустыней были Сахара или Гоби, такими, какими он видел их на фотографиях Королевского географического общества – бескрайние и безжизненные барханы песка. А здесь на склонах каменистых холмов росли целые леса кактусов, густо цвели весенние цветы, жужжали пчёлы, пели птицы.

Алисия хорошо знала местную растительность, а Генри всё было интересно, и вскоре он уже знал, что обманчиво похожий на мягкую детскую игрушку кактус – это чойя, ребристые кактусы, достигающие в высоту до тридцати футов − сагуаро, цветущий розовый кустарник – коллиандра. Среди камней поднимались кинжалообразные листья юкки; кусты опунции виднелись повсюду, напоминая издалека стаи сбившихся в кучу, навостривших большие округлые уши неведомых зелёных зверьков.

Но, ни очарование природой Аризоны, ни дух большого приключения не были главными чувствами из всех тех, какие владели молодым человеком. С каждым днём, с каждым часом всё больше и больше его захватывало чувство, которое он осторожно и дипломатично именовал интересом, и интерес этот у него вызывала Алисия.

Многодневное путешествие нелёгкое дело для женщины. Если в тот день, когда он впервые увидел садящуюся в дилижанс Алисию, из-под её шляпки свисал на спину роскошный хвост тёмных волос, то на второй день волосы были сплетены в косу, а на третий и вовсе спрятаны под шляпу. Запылённая юбка покрылась пятнами, рукава блузки засалились, но, несмотря на это, девушка с каждым днём приобретала в глазах Генри всё большую и большую привлекательность.

С утра Генри и Алисия несколько раз пытались разглядеть карту сквозь очки, но каждый раз Джед вспугивал их тем, что оборачивался в седле. Вскоре он и вовсе перестал уезжать по своему обыкновению вперёд, а сонно покачивался в седле рядом со своими спутниками.

Генри от досады готов был локти кусать. Каково это – знать, что у тебя в руках разгадка величайшей тайны, а ты не можешь подступиться к ней из-за какой-то безделицы. А если эта "безделица" рядом с тобой спокойно и безмятежно, словно издеваясь, покачивается в седле, тут уж можно возненавидеть кого угодно.

Молодой человек и в самом деле дошёл до ненависти к этому неотёсанному аризонцу, который обращался к нему с таким апломбом, будто это он, а не Генри окончил университет и перечитал почти всю Европейскую классическую литературу. Впрочем, злость прошла быстро, и аризонский грубиян стал восприниматься неотъемлемой частью путешествия – одним из тех препятствий, без которых не бывает настоящих приключений. А ещё этот аризонец был хорошим типажом для будущих газетных репортажей.

Две недели назад Генри и Тома вызвал редактор. Генри сразу понял, о чём пойдёт речь, – пулитцеровская «Нью-Йорк Уорлд» уже в нескольких номерах печатала путевые заметки своего автора с Дальнего Запада.

– Я хочу, чтобы вы отправились в Аризону, и вернулись оттуда с путевыми заметками, которые были бы на голову выше этой писанины. – Редактор бросил на стол перед молодыми репортёрами свежий номер «Нью-Йорк Уорлд». – Вы должны сделать так, чтобы освоенный Восток не просто узнал о неосвоенном Западе, а почувствовал дух приключений, романтику освоения новых территорий. И чтобы он почувствовал это, не подвергаясь опасностям и не неся никаких расходов, а удобно устроившись в любимом кресле. Вы должны поразить всю читающую Америку.

Так из промозглого мартовского Нью-Йорка Генри неожиданно попал в аризонскую буйную весну, которую по нью-йоркским меркам можно смело было считать знойным летом. Попал в край, где время течёт плавно и неспешно, меняя образ мыслей попавшего сюда человека, заставляя лихорадочный пульс городских мыслей превратиться в неспешный и величественный поток.

Именно это ощущал Генри, пытаясь придать своим мыслям словесную форму. Но чаще всего в раскрытый на луке седла блокнот ложились короткие наброски к окружающему пейзажу, а внутренние ощущения так и не могли обрести словесную форму. Впрочем, молодой человек не торопил события, понимая, что слова сами выльются на бумагу, когда мысль окончательно созреет.