Валерий Большаков - Помор

Архангельск отдалился, приблизилось двинское устье, рассечённое на рукава песчаными островами, намытыми рекой. Шхуна втянулась в одно из русел.

Постепенно рукав делался полноводнее, берега словно отходили в стороны. Вот и последний островок, покрытый высокой травой, остался за кормой. Низкий берег, окрашенный солнцем в лиловые тона, медленно тонул в белёсом тихом море. У горизонта волны загорелись, зарозовели, отражая огненно-багровое небо. И в небе, и на море застыли сиреневые облака.

Задул шелоник, [14] Шелоник — так поморы называли юго-западный ветер. шкипером Вэнкаутером зовомый зюйд-вестом. Ветер нагнал тучи, солнце едва просвечивало сквозь них и казалось бледным мохнатым шаром. Потемнело. Море заугрюмело. С грязного, низкого неба просеялась холодная морось.

Вэнкаутер приказал поднять все паруса, и «Одинокая звезда» побежала шибче.

«По пятнадцати вёрст [15] 1 верста = 500 саженей = 1066,8 м. парусит, — подумал Фёдор. — Хорошо поспевает».

Капризная погода снова переменилась. Шелоник дул по-прежнему и угнал тучи за предел небес. Тепла не прибавилось, зато перестало моросить.

Чуга стоял у борта, держась за ванты, и провожал глазами родные края. «Вот тебе и весь сказ…» — мелькнуло у него. Может, и не придётся более глазами шарить по скучным песчаным берегам Двины, заваленным плавником, по беспорядочно скученным избушкам, чернеющим на золотом песке.

Не доведется видеть, как рдеет по болотистым местам морошка, как бурые мишки топчутся по ягоде, объедаясь на зиму. Как стелется вокруг ровная тундра, бугристая да ямистая, а белые совы сидят на кочках, похожие на пятна не сошедшего снега…

Может статься, что никогда более не услыхать ему благовеста, доносящегося с островерхих деревянных церквей, прилепившихся на угорьях…

Никогда?.. Ну зарекаться — тоже не дело. Кто ж судьбу свою ведает? Судьба непостоянна и переменчива, как женщина. Ни с того ни с сего так взбрыкнуть может, что только диву даёшься.

Тут на палубу вышла мисс Дитишэм. Оставаясь в прежнем платье, она сменила капор на шляпку. Не успела девушка сделать и пары шагов, как резкий порыв ветра сорвал с её головки кокетливый головной убор.

— Ах!

Фёдор мгновенным движением поймал шляпу и с поклоном передал пассажирке.

— Благодарю вас, — чопорно сказала девушка, надевая потерю и подвязывая ленту под остреньким подбородочком. — Вы норвежец?

— Русский, мэм.

— О! — Бровки мисс Дитишэм взметнулись, изображая удивление. Она продолжила на родной речи помора: — А как вас зовут?

— Фёдором кличут. А фамилие моё — Чуга.

— А я — Марион.

«Марьяна», — перевел для себя Фёдор, а вслух сделал комплимент:

— Хорошо вы по-нашему говорите.

— А я всегда стараюсь выучиться языку той страны, где обитаю, пусть даже временно. Когда мы жили во Франции, я брала уроки французского, а потом мы переехали в Россию… Мой отец работает в американском посольстве. — Марион запнулась и договорила тише: — Работал…

Поймав вопросительный взгляд Фёдора, девушка объяснила:

— Отец… Он умер в начале весны.

Чуга покивал хмуро и вдруг, неожиданно для себя, сделал признание:

— А я жену схоронил, Олёнку…

— Ой…

Поглядев на помрачневшего Чугу, Марион осторожно спросила:

— Вы так назвали её… ласково. Любили, да?

— Любил.

Они замолчали, но общее горе словно сблизило их, размывая обычное отчуждение между случайными попутчиками.

— Мне было пятнадцать лет, — негромко заговорила мисс Дитишэм, — когда мы покинули Штаты. Тогда шла война, северяне наступали, а нас они объявили врагами. Мой отец был плантатором, у него работало много чёрных невольников, но мы никогда их не обижали, во всей округе царил мир и покой. Я помню нашу усадьбу — белую-белую, с колоннами, и парк, и как съезжались гости — мужчины в чёрном, а дамы в длинных платьях… Как звучала музыка, и все танцевали, и смеялись, и звенели бокалами… А потом пришли «мешочники»-северяне. Пролилась кровь. Усадьбу нашу сожгли, а маму мы похоронили на семейном кладбище…

— Чай, отец ваш за южан воевал?

— Отец вообще не воевал! — резко ответила Марион. — Даже оружия в руки не брал. «За кого мне идти в бой? — говорил он. — За этого выскочку Девиса? Не желаю. Переметнуться к „Честному Эйбу“? [16] Джефферсон Девис — первый и последний президент Южной Конфедерации (Конфедеративных Штатов Америки) во время Гражданской войны 1861–1865 годов. «Честный Эйб» — прозвище Авраама Линкольна. По всей видимости, именно честность мешала Линкольну сделать карьеру. В 1831 году он разорился, а на следующий год потерпел поражение на выборах в Законодательное собрание штата. В 1838-м Авраам выставил свою кандидатуру на пост спикера, но избран не был. В 1843-м ему отказали в должности чиновника земельной службы, тогда же он провалился на выборах в Конгресс. Три года спустя его таки сделали конгрессменом, но двумя годами позже избиратели отказали ему в доверии. Линкольна не выбрали в Сенат в 1855-м. В 1856-м он пытался занять пост вице-президента, но безрезультатно, в 1858-м — снова провал на выборах. Но Авраам не унимался и вошёл-таки в Белый дом в 1861 году. В описываемое время президентом США являлся Эндрю Джонсон. Нет уж, увольте. Я не рвусь в герои, но и предателем стать не спешу!» Мы с папой и верным Зебони бежали в Новый Орлеан, оттуда добрались до Нью-Йорка. Там живёт мой дед, он из тех, кого называют «старыми деньгами». Дед всю жизнь работал, он честным путем нажил своё состояние. А теперь пришли иные времена, времена новых богатеев — Моргана, Гулда, Вандербильта. Это люди жестокие и бесчестные. Их бог — это доллар, нажива — их цель, а в купле-продаже кроется смысл жизни.