Зейн Грeй - Пограничный легион

— Я все скажу! Я все скажу вам!

В эту минуту Жанна почувствовала, как рука Келса сильно рванулась вперед. В глаза ей ударил ослепительно яркий синий свет, и грянувший выстрел почти оглушил ее. Горячий порох опалил ей щеку. Французик вдруг быстро согнулся и рухнул с платформы.

Одно мгновение царила мертвая тишина, и, казалось, все окаменели от неожиданности. Но затем раздались хриплый рев тысячной толпы и топот бесчисленных ног. В следующую секунду разразился сущий ад. Чудовищная масса бросилась в разные стороны. Жанна почувствовала, как рука Джима крепко обхватила ее, и волна кричавших, борющихся мужчин куда-то понесла их. Мельком она успела заметить мрачное лицо Келса и гигантскую фигуру Гульдена, боровшегося с истиной силой Геркулеса. Обезумевшие от ярости люди дрались, как дикари, и лезли туда, откуда послышался выстрел, но, пробившись, они не знали, кого им хватать. В этой внезапной панике вся банда Келса была моментально разбита и разогнана по разным концам.

Долгое время ноги Жанны не касались земли. Но, несмотря на дерущихся и напиравших людей, она все время чувствовала на себе руку Джима и, в свою очередь, тоже из последних сил уцепилась за него. Внезапно толкотня и пинки прекратились. Поддерживаемая Джимом, она взобралась на откос, и глазам их представилось странное зрелище. Виселица была окутана густым облаком пыли, группа председательствовавших с револьверами в руках, насторожившись, стояла возле нее, не зная, кого ей следует ожидать здесь. В воздухе мерно покачивались мертвецы, а вдали неслась громадная перепуганная толпа. Выстрел Келса создал страшную панику. Ни один из золотоискателей больше не знал, кто принадлежал к судьям, а кто к бандитам. Решительно каждый ожидал страшной кровавой расправы и, не доверяя своему соседу, в паническом ужасе стремился укрыться куда-нибудь.

Прижавшись к Джиму, Жанна долгое время не могла проронить ни одного слова. Оба они напряженно прислушивались. Некоторые честные золотоискатели вернулись к эшафоту, где стояла тесная группа членов карательной комиссии, и постепенно воздух снова наполнился гулом взволнованных голосов.

— Ну и здорово! — прошептал Джим, все еще не веря происшедшему.

— Он был ужасен, — шепнула в ответ Жанна.

— Про кого ты говорил?

— Про Келса.

— Да, если хочешь, ужасен, но я бы сказал — грандиозен. Эдакая отвага! Десятки судей и тысячи золотоискателей кругом, и он все-таки бросил им вызов. Но он знал, что произойдет после его выстрела.

— Нет. Он вовсе и не думал об этом, — серьезно заявила Жанна. — Я чувствовала, как он дрожал. Я видела его лицо… О! На первом плане у него была только мысль о гибели его собственной власти, и уже на второй, предательство Французика. Мне кажется, что этот выстрел означает скорее отчаяние и слабость Келса… Он больше не может владеть собой, хотя бы в его револьвере была всего-навсего одна пуля.

Джим посмотрел на Жанну, как будто ее слова были настолько же убедительны, как и непонятны.

— Ну что ж! Во всяком случае выстрел был сделан вовремя как для него, так и для нас, — ответил он нерешительно.

— А как ты думаешь, удалось ему уйти или нет? — боязливо спросила Жанна.

— Конечно. Они спаслись бы все до одного.

— Если бы люди Келса были послушны и верны ему, он никогда бы не погиб.

— Похоже на то, что ты жалеешь об этом.

— О, мне очень стыдно… я не хотела именно так выразить свою мысль. Я не знаю… но мне ужасно жаль Келса. Мне пришлось столько перенести из-за него, выстрадать… Моя судьба была так тесно связана с его, да не только это! Обе наши с тобой жизни целиком зависели от него. — Я понял тебя, дорогая, — серьезно сказал Джим.

— Но что нам-то делать теперь? Какое все-таки странное чувство — свобода.

— Да, надо подумать.

Долгое время они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Жанна пробовала придумать что-нибудь, однако ее рассудок не подчинялся ей. Оба они были словно оглушены.

К заходу солнца волнение золотоискателей улеглось. Исчезли и замаскированные судьи, и только кучка любопытных все еще толпилась возле виселицы с ее черными покачивавшимися жертвами. Жанна заметила, что судьи также сунули в петлю и изменника Француза. Полные презрения, они повесили его уже трупом. Что могло быть ужаснее, чем эти четыре темные, безжизненные фигуры? Лежащий на земле мертвец все-таки еще сохраняет достоинство смерти. Здесь же была отнята не только жизнь, но также и величие смерти, и перед глазами предстал обнаженный ужас.