Луис Ламур - След Кайова

— Что стало с остальными? Им удалось спастись?

— Не знаю. Моя лошадь унесла меня оттуда, и я проскакала несколько миль, прежде чем опять взяла ее под контроль. Но к тому времени было уже слишком поздно что-нибудь предпринимать. И меня ранили.

— Кто в тебя стрелял?

— Я заметила человека с ружьем, когда обернулась. Он стоял совершенно открыто на холме за долиной, откуда появилось стадо. Поднявшаяся пыль не достигала его позиции, и я видела его так же хорошо, как вижу тебя сейчас. Он поднял ружье, прицелился и выстрелил. Между нами было добрых триста ярдов. Но если он достаточно хорошо разглядел мишень, чтобы прицелиться с такого расстояния, то наверняка знал, что стреляет в женщину.

— На таком расстоянии ты не могла узнать его.

— О, я его узнаю! — Кэйт посмотрела на меня. — Он хотел меня убить. Жаждал найти меня на земле, перемолотой копытами животных, потому что после этого никто даже не заподозрил бы, что в меня стреляли.

— Как же ты его узнаешь?

Лишь на мгновение Кэйт засомневалась.

— На нем был черный с белым кожаный жилет из шкур гольштинских коров.

Гольштинцы — молочная порода, и я сомневаюсь, что к западу от Миссури можно встретить и дюжину таких животных. Определенно, они не попадались мне в Техасе, хотя и не хочу утверждать, что там их нет совсем. Но шанс увидеть второй такой жилет в этой области выходил за пределы разумного.

Безбрежное, ярко-голубое небо накрывало серовато-зеленую равнину, и, куда ни бросишь взгляд, кругом волновалось бескрайнее неспокойное море высокой травы, покрывавшееся рябью при каждом прикосновении ветра.

— Ты не заметила чего-нибудь еще, что помогло бы опознать убийцу? — спросил я, когда мы пересекли степь.

— Он показался мне худощавым… Но, возможно, я ошибаюсь — слишком велико было расстояние.

Эту женщину, ехавшую рядом со мной, я любил. Я любил ее… Как долго? С самого первого момента нашей встречи. Однако за все проведенное вместе время я не нашел способа сказать ей об этом, ни разу не заговорил о любви. Я боялся, что не найду нужных слов выразить овладевшие мною чувства, а еще больше страдал от неуверенности в том, захочет ли она вообще меня слушать. Я редко общался с женщинами и всегда испытывал при этом приступ косноязычия.

Теперь же, когда мы ехали с ней бок о бок, все мои мысли устремились только к ней.

Мне доставляло удовольствие видеть профиль ее прекрасного лица против света, и я частенько позволял себе эту маленькую радость, когда мы вместе работали или отдыхали. Сильная, смелая, красивая, Кэйт, казалось, была создана для того, чтобы стать матерью сыновей такой земли, как Биг-Бэнд.

Ей, так же как и мне, подходила по духу наша дикая страна. Попав сюда, она поняла, что наконец обрела свой настоящий дом, и любила этот край любовью дочери: все самые далекие его уголки от перевала Голова Лошади в Пекосе до Эль-Пасо-дель-Норте, от Форт-Девиса до Ойанага в Лайатаса.

Здесь каждое название совершенно по-особому ласкало наш слух: Гладкая скала, пик Ухо Мула, Черная гора, Желтый холм и Голубая страна. Загон Левой Руки, Западня Банта, горы Чинати. Прекрасные уединенные места — Солитарио, гора Дикой Лошади, ущелье Марискал — она знала так же хорошо, как и я.

Мы ехали вместе, пристально осматривая застывшие холмы в поисках источников или образовавшихся после вчерашнего дождя водоемов. Она трудно переживала свое горе, а у меня в груди нарастало смятение перед тем, что старая жизнь, возможно, безвозвратно ушла в прошлое.

С тех пор как индейцы разрушили родительский очаг, я уже нигде и никогда не чувствовал себя дома. Несмотря на чуткое отношение ко мне семьи Джима Сазертона, я был там чужим. От одиночества не избавило меня и возвращение в Америку.

Осенью 1858 года, покинув Англию, я в Сант-Джозефе купил билет на поезд до Соленого озера — двадцать один день пути. Состав останавливался через несколько часов, чтобы дать мулам напиться и попастись. Конечно, быстрее было бы добраться на перекладных с частой сменой лошадей, но мне нравилась такая неспешная езда и постепенное вживление в этот особый, уже немного забытый мир.

На Соленом озере я вышел на платформу и немедленно погрузился в атмосферу золотой лихорадки, захлестнувшей город. Почти все свои деньги я потратил на покупку лошади и вьючного мула и отправился через перевал на прииск Черри-Крик.

Первой же ночью ко мне подошел рослый старатель и, пристально разглядывая мое лицо, спросил:

— Эй, послушай, не ты ли тот парнишка, который пристрелил Моргана Рича?