Луис Ламур - Зов западных рек

Жобдобва одной рукой держался за штакетину, в другой все еще оставалась его деревянная подставка.

— Человек двенадцать было, наверно, — проговорил я.

— Похоже казалось, хотя я девять насчитал, — ублаготворение отозвался Жоб, — и не очень, чтоб очень. На море в старые деньки их бы хватило до первого чиха.

На лишенную освещения улицу так никто и не высунулся. Пистолетные выстрелы по ночам в Сент-Луисе никого не удивляли. Пьяные звероловы по дороге домой часто спускали курки из чистого воодушевления.

Носком ноги я перевернул застреленного. Мертвый, как полагается, и один из тех, кого я видел в погоне за нами на Запад. Рядом с ним лежал мой пистолет. Я подобрал его и сунул за пояс.

Один из уложенных нами, тяжело раненный, начал подниматься. Жобдобва подкинул в руке свою деревянную дубинку.

— Лежи смирно, черт тебя не видал, — тоном светской беседы предложил он, — а то раскрою черепушку.

Человек затих. Жобдобва перекатил его на спину.

— Выживешь, чтобы я тебя больше не видел, — покойно информировал, — или лопнешь у меня, как переспелый арбуз.

Пристегнул ногу. Я смотрел, как он это делает, раздумывая, сколько раз эта нога меняла амплуа при потасовках. Оружие из нее получалось страшное, и что-что, а воином Жобдобва являлся отличным. Обок с ним — на своей стороне — можно не опасаться за свою спину.

Мы похромали домой. Кто-то лягнул меня по ноге, я не помнил, как и когда, и, посмотревшись в зеркало, висящее в моей комнате, я обнаружил, что на скуле у меня вспух рубец, а над глазом красуется шишка.

Жоб плюхнулся на свою кровать и тоже разглядывал меня.

— Видик у тебя — можно подумать, в драке побывал, — известил он меня и хихикнул. — Хороша заваруха, лучше целый год не пробовал! Но ты нас выручил, обоих, капитально выручил, пристрелив того, первого.

— Думаешь?

— Да. Я кумекаю, что он и за вожака у них ходил, и за казначея в то же время. Как ты его кокнул, у них кой у кого и энтузиазм прошел сразу, ведь, как знать, когда теперь заплатят… если заплатят вообще.

— Я стрелял наверняка, — сказал я. — Он прямо на меня несся.

Два следующих дня мы прошатались по городу, каждый на особицу, не пропуская ничего мимо ушей. Ничего не выяснили. Все правда, люди появляются, покупают свинец для пуль, порох, еду и исчезают неведомо куда, но конкретного никто ничего не знал. Или знал и считал, что молчание — золото.

Вечерами мы держались подальше от беспокойных мест и рано уходили к себе. Я попробовал повидаться с Шото, который имел большие возможности для наблюдений, чем даже Пьер. Но он в городе отсутствовал.

Одним поздним утром в нашу дверь негромко постучали. Оказалась Мэри О'Брайен.

— Это Пьер, — прошептала она. — Идемте!

Он сидел в кухне с чашкой Мэриного кофе.

— Пароход пришел, — говорил он, понизив голос. — Встал милях в четырех или пяти отсюда у островка неподалеку от устья Холодного ручья. В город с него прислали лодку, она причалила, где впадает Мельничный ручей.

— Кто сошел?

— Два джентльмена и леди. Сейчас прогуливаются по улицам.

Приехала Табита. Здесь теперь, в Сент-Луисе. На сей-то раз она ко мне прислушается? Или нет?

Как я предложил, Жобдобва, не обнаруживая себя, засел в доме Мэри О'Брайен. Я остановился на ближайшем углу, определяя свои дальнейшие действия.

Больше всего мне был нужен Шото. Вокруг его меховой торговли вертелись все городские дела. Что бы ни происходило необычного — кто должен знать, так это он. Может, успел вернуться.

Несмотря на ранний час, улицы были запружены народом, в большинстве мужского пола: охотники в кожаных нарядах, купцы с Востока или Нового Орлеана — пестрая компания, но все неприхотливые, работоспособные, выносливые. В воздухе плавало возбуждение: в самом деле, одна мысль о незнаемых холмах и равнинах за дикими далями поднимала дух.

Знакомых лиц мне не встречалось, и я без задержек продолжал свой путь к заведению Шото. За поясом у меня торчал пистолет, который я так и носил: Фулшемов пистолет. К поясу был подвешен нож — индийский клинок, много лет хранившийся в моем роду. Мой знаменитый предок взял его в крепости Джинджи. Такой стали, как на этом ноже, я больше нигде не видел. Режет, точно бритва.

Так значит, Табита здесь… судно ее пристроилось выше по реке, к островку… спрятано там, чего гадать.

Сент-Луис, разумеется, переполнен сторонниками Маклема, людьми барона Торвиля. Город имел постоянное население, как говорил Пьер, между тремя и четырьмя тысячами, но во время охотничьего сезона, когда торговцы разъехались кто вверх по рекам, кто в Новый Орлеан с грузами, численность жителей могла съежиться до половины или меньше. Гипотеза, конечно, однако уехавшие будут цветом боеспособных людей.