Макс Брэнд - Одиночка — Джек

— И почему ты не попытаешься бежать, а, Димз? Почему не делаешь даже попытки вырваться на свободу, Одиночка Джек? Ах, как бы я хотел, чтоб ты попытался! У меня появился бы прекрасный повод разрядить в тебя оба ствола!

Эта мысль доставляла боссу Джовилла безмерное удовольствие, и он то и дело к ней возвращался.

Сейчас он навис над постелью, где лежал узник, и свирепо требовал:

— О каких это крысах ты тут плетешь? Это не крыса пищала! Ну-ка, что это было?

— Я поражаюсь твоим жирным мозгам и всем тем дурацким мыслям, которые в них бродят! — воскликнул Одиночка Джек, и, отчаянно гремя цепями, повернулся на другой бок, притворяясь, что отходит ко сну.

Тень надзирателя маячила над ним на стене огромным бесформенным пятном.

— Ох, — прошипел сквозь зубы Шодресс, — как бы я хотел сделать это — приставить оба ствола к твоему затылку и спустить разом оба курка!

— Поверь мне, Шодресс. — Заключенный опять перевернулся на спину и бесстрашно глянул вверх, в лицо своего мучителя. — Поверь, ты упустил свой счастливый случай. Ты загреб немного денег и устроился в таком месте, где у тебя есть возможность властвовать над дураками, которые еще не настолько преуспели в подлости, как ты. Но ты лишился лучшей возможности!

— О чем это ты? — спросил Шодресс, подозревая, что его собираются похвалить. — Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что ты мог бы устроиться мясником на бойне. Вот тогда ты был бы вполне счастлив.

Поток ругательств вырвался изо рта Шодресса. Он сорвался с места и забегал взад-вперед по камере, изрыгая чудовищные проклятия в адрес Димза и грозя ему всеми страшными пытками. Но наконец словесный поток толстяка иссяк, и он рухнул в свое кресло, тяжело дыша. А пленник принял свое обычное положение — лежа на боку и поджав колени к груди, точно сложившись в узел, он сейчас более обычного напоминал мальчишку.

И, не отрывая взгляда от отдувающегося, разъяренного Шодресса, он возобновил свою незаметную кропотливую работу над перепиливанием кандалов.

Работа продвигалась очень медленно, хотя он притворялся, что очень ослабел, и потому настаивал, чтоб ему разрешили ложиться спать раньше срока положенного часа и вставать позже.

Время от времени, чаще всего на закате солнца, он и в самом деле засыпал, но глухой ночью лежал, с виду совершенно расслабленный, а на самом деле неустанно трудившийся со сверхъестественным терпением и упорством.

Это не видимое никому движение стиснутых в щепоть пальцев продолжалось безостановочно многие часы подряд, пока наконец не стали заметны какие-то результаты, и глубокая рана врезалась в нижний край цепи, стягивающей его ноги. Эту цепь никогда не проверяли, но, чтобы нечаянный посторонний взгляд не открыл его тайны, он каждый раз, заканчивая свою ночную работу, втирал в рану щепотку металлической пыли, которая ссыпалась из-под напильника.

Так проходили дни, и чем дальше, тем быстрее неслось время, с головокружительной скоростью приближая день его казни.

За два дня до назначенного срока он совсем было отчаялся выполнить намеченное, и теперь все ему казалось совершенно безнадежным. Оставалась еще очень толстая полоса стали, гораздо более толстая, чем он мог бы распилить за такое короткое время. Но той же ночью, работая, он наткнулся на большую пустоту в металлическом звене, и воздушный пузырек доходил почти до поверхности, так что, когда напильник разрезал звено, с одной стороны осталось перерезать лишь тонкую стальную стенку.

С новым приливом мужества он принялся обрабатывать эту сторону, и, хотя сталь оставалась столь же неподатливой, как и прежде, надежда на освобождение придавала ему невиданную силу. Несмотря на то что напильник с каждым днем тупился все больше, он на этот раз быстро разрезал сталь, и к тому времени, как наступило утро, осталось допилить только тоненькую, хрупкую полоску металла.

Когда же совсем рассвело и ему пришлось подняться с постели, тогда он горько пожалел, что работал так неосторожно, потому что, как выяснилось, он привел кандалы в полную негодность. Стоило кому-то бросить мимолетный взгляд на цепь — и сразу стало бы ясно, что она распилена и лишь паутинная стальная ниточка соединяет обе части.

Ему пришлось успокаивать самого себя, убеждая, что проверять никто ничего не станет. День казни вот-вот должен был наступить, и охрана больше будет думать о его смерти, нежели о возможном побеге.

А кроме того, ему ничего не оставалось делать — только молиться, чтобы никто по-настоящему не обратил внимания на цепь.