Патрик Витт - Братья Sisters

– Великодушно с твоей стороны.

– Как же! Час спустя я вернулся с намерением поджечь им хату. Тот гигант поймал меня над коробком спичек и отвесил такого пинка под зад, что я в прямом смысле улетел! Юнис видела, как было дело, и первый раз при мне захохотала. Долго она смеялась… Как бы там ни было, а получив такой болезненный урок от жизни, я в ней разочаровался. Скатился до банального воровства. Голову ломал: не мог понять, отчего наступила такая полоса неудач. Всего несколько месяцев назад я наслаждался обществом своих книг, чистый, ухоженный, имея крышу над головой, довольный всем. И вот ни с того ни с сего, не учинив греха, оказался на улице. По ночам проникал в чужие амбары и хоронился под стогами обоссанного сена, просто чтобы не замерзнуть насмерть. И вот однажды я сказал себе: «Герман, мир ополчился против тебя!» Пора было дать сдачи.

– Что ты крал?

– Вначале только самое необходимое: буханку хлеба – там, одеяло – здесь, пару шерстяных чулок… Все, без чего ни один человек жить не может. Потом заматерел, стал понаглее, жаднее. Со временем начал таскать все, до чего только мог дотянуться. Просто так, из порочного удовольствия. Крал то, что мне и даром не нужно: дамские сапожки, колыбельки… Однажды стащил со скотобойни отсеченную коровью голову. Для чего? На что она могла мне сгодиться? Когда голова стала слишком тяжелой, я бросил ее в реку. Проплыв немного, она наскочила на камень и утонула. Воровство овладело мной, как болезнь. Я крал, наверное, потому что таким образом хотел отомстить всем, кто не голодает, не мерзнет на улице, кто не одинок. И тогда же я душой и телом попал в плен к зеленому змию. А ты еще свою жизнь называешь порочной.

– Мой отец был пропойцей. Сейчас пьянствует Чарли.

– Яд зеленого змия по-прежнему отравляет мне жизнь. Похоже, я никогда не избавлюсь от своего проклятия. Конечно, можно навсегда завязать с алкоголем. Бросить и все тут. Я ведь познал свою суть, знаю, что пьянство совсем не мое. Почему бы не отказаться от спиртного? Да потому, что это слишком логично. Слишком правильно и разумно. Скользкая это дорожка, даже не сомневайся. Шли дни, за ними месяцы, я обрастал грязью изнутри и снаружи, становился порочнее. Встречаются типы, которые гордятся своим маникюром, хвастаются, что раз в неделю обязательно купаются в горячей ванне, и не хотят думать о бедности. Причесав бороды, они отправляются на службу в церковь, где сидят терпеливо на скамейках и ждут перемен от хорошего к лучшему. Позволь же заметить: я был не из таких, скорее полной их противоположностью. Меня неудержимо влекло к грязи. Больше и больше мне хотелось купаться в ней и даже жить. Я только радовался, когда выпали зубы. Когда клочьями лезли волосы. Если коротко, я стал безумцем, юродивым, что ползает по улицам деревни. Только моей деревней стал не городишко с соломенными крышами, а Соединенные Штаты Америки. Наконец мной овладела мания: убежденность, будто я весь состою из выделений тела.

– Как это?

– Я считал себя ходячей кучей отбросов. Экскрементов. Кости свои я представлял как затвердевшее дерьмо, кровь как дерьмо жидкое. Сам не знаю почему, не проси объяснять. Я болел цингой, много пил, мой разум воспалился, и вот так пришла эта навязчивая идея.

– Живая куча дерьма. Ну надо же…

– Мне нравилось так о себе думать. Любимым занятием у меня стало бродить по улицам, в толпе и трогать за руки одиноких дам. Вид моей собственной грязи на их голой коже радовал несказанно.

– Народ, надо думать, тебя не сильно жаловал.

– Самого меня? Нет, зато любили мусолить связанные со мной сплетни. Впрочем, на одном месте я подолгу не задерживался, так что уличные легенды обо мне так и оставались уличными легендами. Помешательство отнюдь не сделало меня дураком, и я придерживался правила: нашкодил – двигай дальше, не жди поимки и наказания. Украв лошадь, я гнал ее в соседний город, где вновь принимался искать жертву. Грязь, уродство, чернейшие из грехов – так продолжалось изо дня в день. Я не жил, просто существовал в ожидании смерти. А потом, проснувшись как-то поутру, я обнаружил себя там, где никак не ожидал оказаться. Угадай где? Сразу скажу, не в каталажке.

– Ну вот, ее-то я и собирался назвать.

– Хорошо, отвечу. Страдая от похмелья, какого не знал и не узнает ни один сапожник, я пробудился в казарме народного ополчения. Отмытый, побритый, стриженый и в солдатской форме. Трубили подъем, и я уж распрощался с жизнью: думал, помру с испуга, так ничего и не поняв. Потом меня схватил за руку один солдатик живчик и прокричал: «Подъем, Герман! Еще раз проспишь – отправят на губу!»