Сердце Шивы (СИ)

Нина резко остановилась, смерив взглядом нахала, посмевшего говорить с ней в подобном тоне. Самообладание вернулось мгновенно. В этом мире её слабость видели только Разумовский и Штольман. А больше никому она не позволит!

Она могла не позволять что угодно и кому угодно. Незнакомца это не волновало. Он продолжил, нагло ухмыляясь и с интересом следя за её реакцией:

- Не ожидала, что у малышки Энни есть зубки? А она тебя знатно покусала.

Бывшая фрейлина в раздражении сжала веер и ощутила, как он хрустнул, переламываясь в её руках.

- А теперь тебе хочется отомстить?

Что за проклятие? Почему вместо Якоба она видит перед собой этого беспардонного молодчика, который вслух говорит о том, о чём приличные люди молчат, хотя бы из вежливости?

Со стороны залы послышались голоса, спорящие по-русски, и в дверях показались те, кого она так искала и так боялась встретить.

Миронова висела на руке у Штольмана и требовательно заглядывала ему в глаза:

- Ведь ты займёшься этим делом?

Якоб смотрел на неё с тонкой усмешкой, но глаза лучились нежностью. Разглядев его на свету, Нина удивилась: выглядел он моложе, чем два года назад в Затонске. Моложе, веселее, светлее. И почему-то хромал. И эта мелочь вдруг неопровержимо убедила ее, что все происходящее – взаправду.

Нина вжалась в угол, прячась за статуей, выполненной под антик. Почему-то больше всего на свете она сейчас боялась, что её увидят, найдут.

Её не увидели. Штольман прошёл совсем рядом, и она вцепилась взглядом в его руку, лежащую поверх руки Анны Мироновой. На пальце блеснул тонкий золотой ободок простенького обручального кольца.

Нина Аркадьевна проводила его взглядом, не в силах сделать ни единого движения, словно эта встреча отняла у неё способность двигаться.

Она совсем забыла, что не одна на этой парадной лестнице. Американец подошёл к ней, усмехаясь сквозь сигару, зажатую в зубах:

- А знаешь, красотка, почему Джек выбрал Энни?

Нина Аркадьевна смерила его презрительным взглядом.

- Пошёл к чёрту! – бросила она по-русски, плавно разворачиваясь к двери.

Гордо вздёрнутый подбородок, прямая спина, грациозная походка. Никто никогда не увидит, как плохо фрейлине Её Императорского Величества. Фрейлинам не бывает плохо. Потому что у фрейлин нет сердца. Да и слава богу!

*

С этого дня она жила, как приговорённый в ожидании казни.

Хорошо, что никто не мог её видеть. Муж отбыл в Бхаратпур вместе со Штольманом. Любовник был там же. В обществе Нина Аркадьевна бывать перестала. Её выдержки хватило бы, чтобы делать вид, будто ничего не происходит, но в глубине души она боялась снова повстречать американца. Вопрос, заданный им, сидел в голове, как гвоздь: «Почему Джек выбрал Энни?» Американец усмехался, будто знал на него ответ. Нина Аркадьевна не знала.

Ей всегда казалось, что превыше всего Якоб ценит свою свободу. Свободу и честь. Их роман – обжигающий, страстный и мимолётный, как искры, летящие из костра – был для обоих единственно возможным. А ведь было время, когда никакой Мироновой между ними не существовало. Но и тогда Нина не могла представить, как она вышла бы замуж за Штольмана, «была бы верная супруга и добродетельная мать». Это всё было не про них.

Разве Якоб с его гордостью мог добровольно сдаться в плен взбалмошной девчонке, не дающей себе труда разглядеть, когда делает ему больно? Разве это ему нравилось?

Получается, что нравилось! Что он хотел именно этого. Как такое вообще возможно – хотеть страданий?

Никогда ей не забыть, с каким лицом он сидел в трактире, где она нашла его, когда её отпустили из участка после убийства инженера. Она пришла туда с намерением вернуть контроль над ситуацией, запугать, быть может. Овладеть положением снова.

Всё, что она собиралась сделать и сказать, оказалось бессмысленно. Тот, кого она нашла, уже существовал вне всяких законов. Человек, которому больше ничего не может быть страшно. Страшно стало ей самой. Штольман, которого она увидела тогда, мог сотворить всё, что угодно. Мог пустить себе пулю в висок – и это было бы наименьшим несчастьем. А мог и вломиться к Разумовскому в дом, перестреляв всех, кого там встретит. Жан, конечно, был расторопнее, но мысль о том, что всё и навсегда может окончиться так нелепо, Нину напугала. Она кинулась к Мироновым.

Девчонка вышла к ней с высоко поднятой головой, надменно кривя губы. Она не плакала, но опухшее лицо и покрасневший нос выдавали её целиком. Нужно было во что бы то ни стало заставить её отменить отъезд, но вместо этого у Нежинской родилось сильнейшее желание Миронову ранить - в самое сердце.