М Улицкая - В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве. [калибрятина]

Я и сегодня не понимаю, как они меня не заметили. Я истово молился, внутри меня все кричало. Дважды в моей жизни были такие ситуации, первый раз в Вильно, и вот сейчас опять. Они не заметили движения среди снопов и побежали дальше. Я слышал, как Шульц закричал:

— И все-таки он от нас ушел!..

…Уже смеркалось. Я лежал и ждал, пока совсем стемнеет. Тогда я пошел обратно в город. Постучал в дом мальчика по имени Карол, работавшего у нас в полицейском участке и которому я якобы хотел отдать письмо. Он пустил меня на эту ночь. Он жил как раз напротив дома Серафимовича…

В это время я был как сумасшедший. Рядом был сарай. Я влез наверх на сеновал и переночевал там. Ночью, около 5 утра, я услышал продолжительную стрельбу. Позже я узнал от Ванды, что в это время расстреливали 505 евреев, еще остававшихся в гетто. Вероятно, это Карол прислал утром, уже после расстрела в гетто, полицейского в сарай, где я ночевал. Тот вошел и даже забрался по стремянке наверх. Я лежал за балкой и натянул поверх себя немного соломы. Полицейский, вероятно, побоялся пройти дальше и спустился вниз…

Карол сообщил обо мне… сестрам Балицким. Они обещали мне помочь, когда мне будет угрожать опасность. Одна из них даже пришла ко мне и дала мне письмо, хлеб и сало.

Письмо было адресовано одному управляющему имением, который жил где-то по направлению к Несвижу. На следующую ночь я пошел туда. Он был поляк… он побоялся меня принять.

Тогда я снова пошел обратно. Это было 15 августа. Я не знал, куда податься. Я целый день молился и плакал. К вечеру в лесу была перестрелка между полицией и партизанами. Это было на окраине деревни Симаково…

(Руфайзен)

Это был сильнейший кризис. Дно жизни, когда она полностью теряет смысл. Полная победа зла, противостоять которому пытался Освальд последние десять месяцев его жизни. Усилия эти оказались тщетными — об этом свидетельствовали звуки пальбы, уничтожавшей накануне еврейских обитателей гетто, а теперь — белорусских крестьян деревни Симаково. Никого не удалось спасти…

Если Бог есть, как может он это допустить? Почему огонь небесный не сходит с небес, чтобы покарать преступников? Где справедливость? Это были те самые мысли, которые разрушили веру в Бога у миллионов людей, переживших эту войну… Освальд чувствовал тогда нестерпимую тяжесть богооставленности. И это личное чувство умножалось на миллион, потому что он переживал его как богооставленность еврейскую, всего своего народа, брошенного в жернова уничтожения. И сегодня уже не Шульц, Серафимович, Шмидт или Любке — силы небесные ополчились против его народа, и силы эти были адскими… Где в этом мире Бог? Куда он скрылся? Освальду не надо было искать новых, своих собственных слов. Все слова были уже сказаны. Пророком Иеремией, пророком Исайей, царем Давидом: «Из глубины воззвах к тебе. Господи!…» Освальд плакал:

— Боже, Боже, для чего ты оставил меня?

Еще несколько дней тому назад, разоблаченный майором Хайном, он готов был застрелиться, чтобы избежать издевательств и сохранить честь, но сегодня и эти соображения стали ничтожными. Если перед лицом Бога ничего не значит весь Избранный Народ, что может значить его маленькая девятнадцатилетняя жизнь, затерявшаяся в густом лесу нищей Белоруссии, окраины Европы…

Он плакал, и душа его произносила слова, которых прежде он не знал: «Господи, зачем Ты оставляешь меня?» И не было уже сил ни спасать свою жизнь, ни покончить с ней…

…Я сидел на поваленном дереве и в конце концов заснул. Я страшно устал. Было ли это случайностью, что я именно здесь, вблизи деревни Симаково, совершенно обессиленный, опустился на землю? Во сне я разговаривал с настоятельницей монастыря и просил ее снова известить трех девушек, дочерей Балицкого… Видимо, эта мысль, что я могу ожидать помощи и поддержки от сестер-монахинь, преследовала меня целый день. Во сне настоятельница со мной согласилась.

В ту же ночь я вернулся обратно в городок…

(Руфайзен)

Ранним воскресным утром шестнадцатого августа 1942 года Освальд стоял у ворот дома, где жили четыре выселенные из монастыря монахини. В соседнем доме находился полицейский участок, в котором он работал девять месяцев и откуда убежал четырьмя днями раньше…

Чудо тем и интересно, что оно не имеет объяснения. Оно — выпадение из причинно-следственных зависимостей, которые столь убедительно и зримо царят в жизни.

История Освальда Руфайзена исключительна именно тем, что логика чуда и логика обыденной жизни не противоречат друг другу, но дополняют. Чудо и святость заглядывают в наш мир свыше, и они находятся между собой в некотором родстве. И хотя чудеса происходят, где им угодно и когда им удобно, в присутствии святости они как будто концентрируются. Конечно, если понимать святость не как безгрешность, а как выбор направления жизни в сторону Бога.