…Всеми делами в городе управляла немецкая полиция, белорусская был лишь придатком, выполняющим немецкие приказы. Главой немецкого полицейского участка города Мир за несколько недель до приезда Руфайзена был назначен майор Рейнгольд Хайн, профессиональный полицейский с тридцатилетним стажем. Приехав в город вскоре после резни на городской площади, он счел, что организация мероприятия была проведена из рук вон плохо, и принял свои, «цивилизованные» меры по наведению порядка. Он организовал настоящее гетто на территории замка, организовал его охрану, причем охрана гетто возлагалась в первую очередь на самих жителей гетто, но под немецким контролем. К этому времени евреи города Мир имели свою выборную организацию Юденрат, то есть еврейский совет, осуществлявший связь с немецкой полицией и, по существу, находившийся в полной зависимости от немецкого начальства.
Майор Хайн сразу по приезде провел ряд мер, направленных на улучшение организации работы. Так, он конфисковал дом, прежде принадлежавший католическому монастырю, разместил в нем полицейский участок, а монахинь выселил в соседний дом, прежде принадлежавший еврейской семье, погибшей во время погрома. К этому времени священник Мацкевич еще не был арестован, и мессу служили в небольшой часовне, примыкавшей к полицейскому участку.
Майор был в высшей степени недоволен имеющейся в его распоряжении командой и присматривался к Освальду. Ему постоянно приходилось иметь с ним дело — именно через Освальда осуществлялись все связи между белорусской и немецкой полицией. Исполнительный и образованный молодой человек вызывал в нем симпатию. Через несколько недель службы у Серафимовича майор Хайн решил забрать этого сотрудника к себе в участок. Серафимович не смог отказать — и Освальда перевели на новую работу, не особенно интересуясь тем, нравится ему это или нет. Тем более, что сам Серафимович оценивал это перемещение как большое продвижение Освальда по службе. Пожалуй, с этого времени он стал к нему относиться с еще большим уважением…
Через несколько недель работы в полицейском участке произошла наконец встреча, которой так долго ждал Освальд: в помещение участка в связи с неисправностью электропроводки вызвали монтера. Им оказался еврей Дов Резник, знакомый Освальду по Вильно. Тот не сразу признал в полицейском бывшего участника Акивы. Однако, узнав друг друга, они договорились о встрече, и вскоре у Освальда появилось несколько связных, через которых он мог передавать информацию о готовящихся против евреев акциях. Наладилась и другая линия: теперь он мог передавать также информацию о готовящихся акциях против партизан…
Ежедневная работа Освальда в полиции была на самом деле очень разнообразна, и ему часто удавалось помочь людям, на которых соседи писали доносы. Большую часть разбирательств он вел самостоятельно, но при этом он постоянно выступал в роли переводчика майора Хайна, и ему удавалось защитить невинных, отвести подозрения от людей, замеченных в связях с партизанами, просто способствовать справедливости. От месяца к месяцу крепло в Белоруссии партизанское движение. Партизанские рейды, диверсии, выступления все больше беспокоили немцев, приносили им все более ощутимый вред. В этот период Освальд имел возможность рассматривать партизанскую деятельность с немецкой стороны, с немецкой точки зрения. Он только догадывался, какие сложные отношения завязались между местным населением, очень бедным в этих областях, и партизанами, само выживание которых зависело исключительно от тех продуктов питания, которые они могли добыть у местного населения — любыми методами. О самой драматичной стороне партизанщины, о взаимоотношениях между разными национальными партизанскими отрядами, он еще ничего не знал, хотя к нему и стекались агентурные сведения. Это тоже поразительный и печальнейший момент, который нельзя обойти молчанием: все стучали друг на друга. Количество доносов на соседей, жалоб, тяжб, обвинений, почти всегда безграмотных, часто лживых и без исключения подлых, текли потоком на стол Освальда. Было от чего пошатнуться Освальдову доброму отношению к людям. Но он только огорчался и скорбел. Это была та самая его реакция, которая была свойственна ему в более зрелые годы, в конце его жизни: всякий раз, когда он сталкивался с человеческим несовершенством, с подлостью, неблагодарностью, жестокостью, он глубоко огорчался. Об этом в один голос говорят все, кто знал его в поздние годы его жизни…
Читать дальше