Он был бодр, активен и, как всегда, исключительно доброжелателен. Первое время он жил в очень бедной семье Соболевских, и пребывание в их доме он оплачивал своим ремеслом: ходил по домам со своим сапожным инструментом, чинил обувь таким же беднякам и получал за работу не деньги, а немного еды. У него завязались самые добрые отношения с местными крестьянами, он на ходу усваивал белорусский язык, и это тоже располагало к нему.
Через некоторое время он смог уйти из дома Соболевских, его взяли уборщиком и истопником в местную школу. Теперь у него был свой угол и напарник из военнопленных. Вместе они рубили и пилили дрова для школы. Одновременно Освальд обзавелся и тайным недоброжелателем и завистником. Это был местный крестьянин, который знал немного немецкий язык и преподавал его в школе. Когда приезжали немцы, его иногда приглашали в полицию для переводов. В Освальде он увидел — и не без оснований — сильного конкурента. И решил Освальда обезвредить: он пошел к начальнику белорусской полиции Серафимовичу и донес, что Освальд на самом деле не поляк, а еврей. Чуткое сердце антисемита, надо признаться, его не обмануло…
Через две недели Освальда вызвали к районному инспектору белорусской полиции Семену Серафимовичу. Освальд Серафимовичу понравился. Переводчиком у Серафимовича служил поляк, знающий изрядно немецкий, но горький пьяница, и поскольку Освальд сразу же понравился Серафимовичу, тот немедленно предложил ему переходить к нему в личные переводчики и преподаватели немецкого языка.
Освальд ничего доброго о Серафимовиче не слышал. Напротив того, про него было известно, что человек он жестокий. Рассказывали даже, что любимым его развлечением была верховая езда, а лучшим наслаждением — срубить шашкой голову пешему еврею… Удивительное дело: вспоминая о Серафимовиче, несомненном садисте, человеке с большими искажениями психики, Освальд находит в нем и какие-то человеческие достоинства. И уж во всяком случае, он отмечал его природный ум.
Тем не менее предложение перейти на слубжу в белорусскую полицию озадачило Освальда. Для принятия решения у него была ночь.
Это была та ночь, когда ему впервые пришла в голову мысль о том, что ему предлагается опуститься в львиный ров. Эта библейская притча будет приходить в голову многим, кто узнает о его биографии.
Ночью я принял решение работать у него, чтобы спасать всех, евреев и неевреев, каждого, кому смогу помочь. Мне было тогда 19 лет. И я снова почувствовал себя человеком. До этого я был гонимым зверем, но теперь, когда я получил возможность помогать своему народу, я снова обрел человеческое достоинство… Так были спасены моя совесть, моя мораль, моя личность…
Наутро Освальд сообщил Серафимовичу о своем согласии, и они отправились из Турца в город Мир, где Освальду предстояло прожить самый опасный и самый героический год его жизни….
…Мне поручили исполнять обязанности переводчика при контактах между немецкой жандармерией, белорусской полицией и местным населением. Я получил черный полицейский мундир с серыми манжетами и воротником, галифе, сапоги и черную фуражку, но без изображения черепа. И даже оружие. Черная форма была у частей СС, наша отличалась только серыми манжетами и воротником.
Так фактически я стал немецким полицейским в чине унтер-офицера… В этой должности я пробыл девять месяцев…
(Руфайзен)
Он начал свою военную карьеру в том чине, в котором закончил ее Элиас Руфайзен, его отец. Никто не мог предвидеть такого поворота судьбы.
…Служебные обязанности были довольно разнообразны: ему приходилось заниматься расследованием уголовных и бытовых преступлений, собирать показания. От «политических» дел, связанных с расследованием деятельности бывшей советской администрации, коммунистов и появившихся вскоре после оккупации партизан, Освальд старался держаться подальше. И в особенности отдел «еврейских». Но его пока к этим делам и не привлекали — это была наиболее засекреченная часть работы.
Для Освальда давно прошли времена, когда он поверить не мог, что немцы имеют целью планомерное истребление евреев. Эту иллюзию он утратил одним из последних — под понарскую расстрельную канонаду, когда работал в усадьбе Жуковского. Здесь, в Мире, он узнал много нового. За две недели до его прибытия в Мир, 9 ноября 1941 года, евреям было приказано собраться на городской площади, куда они послушно пришли к указанному часу — с детьми, стариками, узелками одежды и припасами, заготовленными на дорогу. Здесь, на центральной площади, между двумя церквями, православной и католической, произошло настоящее побоище: полицейский отряд совместно с зондер-командой расстрелял более полутора тысяч мирных жителей. Оставшиеся в живых евреи, около 800 человек, были собраны в одном из кварталов города. Все они были впоследствии переселены в полуразвалившийся замок Радзивиллов, давший когда-то начало городу Миру, но к этому времени принадлежащий князю Святополк-Мирскому, давно уже покинувшему Польшу. Замок превратили в гетто, но несколько позднее.
Читать дальше