М Улицкая - В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве. [калибрятина]

Встреча произошла не у писателя дома (зачем беспокоить семью классика?) — власти сняли для этой цели небольшой холл в отеле.

Впрочем, его супруга присутствовала. Сам классик — седой, интеллигентный, обаятельный — сразу покорил нас своей иронией, свободной игрой ума, всячески подчеркивая свою «европейскость», европейский масштаб, о внутренних проблемах говорил вольно, не всегда политкорректно, но блистательно, остро, легко. В общем — очаровал. «Нормальный европейский писатель. Повидал таких!» — мрачно прокомментировал Андрей Битов. Обидно слегка, когда все вертится не вокруг тебя, а вокруг кого-то другого… впрочем — тут их страна; знакомясь при встрече, при некоторых именах Оз почтительно склонял голову: видно было, что он к встрече тоже готовился — но как-то в процессе общения ни к кому из нас конкретно не обращался. Что и сказать: его бенефис! Все нормально.

Вот как тут — наши дела? Вот задача, которая все больше тревожила нас. Люди, говорящие по-русски, не забыли о нас?! Вот — в мини-Израиле: «Неужели Аксенов?» В дюти-фри в Израиле: «Скажите, вы… Битов? Я выросла на ваших книжках, мечтала вас увидеть. И наконец, увидела вас — тут!»

На встрече с нами в книжном магазине-клубе в Иерусалиме народу было битком, много знакомых, а порой — просто родных, родственных лиц. Складывалось ощущение, что все наши читатели уехали в Израиль. Такой близкой, чуткой аудитории, чтобы «дышала с нами в такт», реагировала на каждый изгиб чувства и мысли… у нас такой аудитории я не видел давно. Вот оно, писательское счастье. Выступил Аксенов, потом я прочитал несколько баек из последней моей книги «Запомните нас такими» — о весьма своеобразной жизни нашей литературы. Понимание было абсолютным. Затем, в неофициальной части: «А помнишь, как у Юрки Гольштейна в Москве? А помнишь?..»

…Нет, русская литература не пропала в Израиле — наоборот, ее ностальгически холят и лелеют! Расставались счастливые, крепко обнимаясь. Новые израильтяне дарили нам свои книги и журналы на русском — оказывается, выпускать их тут вполне возможно… Странно, вообще, если вдуматься. С огромным трудом, напряжением построено государство Израиль, все население выучило старый, трудный иврит — тем самым совершив национальный подвиг, формирующий нацию.

Зачем им какой-то посторонний язык, подрывающий единство? Говорят, что власти так вначале и рассуждали. С большим трудом разрешили театр на русском языке… теперь это один из самых преуспевающих и посещаемых театров! Значит, в нашей закваске, «заквасившейся» на инженерских и диссидентских кухнях, есть что-то замечательное, необходимое новому государству? Видимо, дерзость мысли, отвага, полет фантазии. «Наши» и в кнессете, и в правительстве. Видимо, и образование, и стойкий характер, отличающий тех, кто выжил в России, весьма примечательны и оценены здесь, так же как и уникальный заряд, который несет замечательная русская литература. Зачем выбрасывать хорошую вещь? Это не по-еврейски. Пусть будет, если это полезно. Вот такие у меня ощущения остались…

И — мой оптимизм — как обычно, весьма поверхностный — развеял суровый Марк Зайчик: «К сожалению, Валера, русский язык — лишь тонкая пленка на темном океане израильской жизни… Не думаю, что это останется».

И опять — волнение: могу ли я, экскурсант, что-то рассказывать об израильской жизни? Вот и роль русского языка тут понял неверно…

Последний день

Последний день в Израиле был солнечным, легким и приятным. Деловые москвичи уже улетели, программа кончилась. Я вышел из гостиницы в Тель-Авиве… и вдруг, еще не улетев, почувствовал ностальгию по Израилю. Особенно когда вспомнил, какое сегодня число — тридцатое декабря, предпоследний день года! Представил — правда, сейчас с трудом,— какая слякоть и тьма меня ждут в Петербурге. Да, мне будет не хватать теплого солнца на синем небе, лазурного ласкового моря… Особенно — в декабре! Золотой пляж уходил к морю прямо от гостиницы… Понежиться бы, после праведных трудов! Но нет! Я заставил себя пойти в другую сторону: Тель-Авива я фактически не видал — а как же без этого?

Я пошел по широкой улице — набережной, отгороженной от моря — местами бурной субтропической растительностью, местами — роскошными зданиями гостиниц. Надо забирать к центру города, от моря уходить. В незнакомых городах я ненавижу расспрашивать: во-первых, не люблю беспокоить людей, во-вторых, неизвестно, что спрашивать. Наверняка в самое лучшее место города сами принесут тебя твои ноги — и душа! Они уж не ошибутся!