Василий Головнин - Записки капитана флота

На третий день поутру Такатай-Кахи, с радостью приехавши на шлюп, сказал, что он получил от начальников позволение видеться с господином капитаном Головниным и прочими русскими. Эта весть была для всех нас весьма приятна, ибо хотя до того случая свободно писали мы к господину Головнину, но от него имели краткие только записки в получении писем. Сие явно обнаруживало, что его записки рассматриваются японцами, а потому и надобно было соблюдать величайшую осторожность в переписке. К вечеру Такатай-Кахи привез верное свидетельство, что имел с русскими свидание: маленькую записочку господина Головнина, в которой изъявлял он чувствуемое им величайшее удовольствие при свидании с Такатаем-Кахи.

В следующий день почтенный сей японец сообщил весть еще того радосганее. Он объявил от имени главных начальников, что завтра в том же доме, где происходили с нами переговоры, назначается мне свидание с капитаном Головниным и двумя при нем матросами в присутствии главного переводчика Мураками-Теске, академиков и других нижнего класса чиновников, и что за мною он сам приедет в той же губернаторской шлюпке с позволением, ежели я пожелаю, взять с собою то же число людей по-прежнему вооруженных. На это я отвечал ему, что как назначаемое свидание будет партикулярное, то мне должно будет ехать в другом уже виде на берег: военный и переговорный флаги останутся поднятыми на своих местах на шлюпке, я поеду с одним своим офицером, корабельным секретарем и возьму пять человек матросов без ружей, и то для того только, чтобы доставить им счастье видеться со своими двумя товарищами.

На другой день около десяти часов приехал добрый Такатай-Кахи на прежней губернаторской шлюпке, и я с назначенным прежде числом людей под переговорным и военным флагами поспешил на берег для вожделенного свидания с капитаном Головниным.

Приблизясь к берегу, увидел я его стоящим у дверей дома в богатом шелковом одеянии, сшитом на европейский покрой, при своей сабле. При сем зрелище я забыл все обряды и предосторожности и, не дожидаясь выходу из шлюпки Такатая-Кахи, сам первый выскочил на берег. По странному господина Головнина наряду мне не так бы легко было узнать его, если бы долговременная служба с ним и взаимное дружество не оставили глубокого впечатления в памяти моей его образа. Я тотчас посреди множества японцев его приметил и предоставляю судить читателям о взаимной нашей радости при сем первом свидании. Ее можно только чувствовать, а не описывать, представив себе его безнадежное состояние когда-либо увидеть свое отечество, равно и с моей стороны безуспешные в прежних годах к японским берегам плавания, к спасению его из сей непроницаемой для иностранцев земли деланные.

Читатель может постигнуть только отчасти приятнейшие ощущения, родившиеся в нас при сем случае. Японцы, из скромности не желая нарушить излияния наших чувствований, оставили нас, а сами, сев поодаль, занимались между тем собственною беседою. Наши вопросы и ответы с обеих сторон сначала ни связи, ни порядка не имели. Потом, удовлетворив стремлению взаимного любопытства, занялись мы предметами, до дела касающимися, на что имели достаточно времени и полную свободу со стороны скромных японцев. Капитан Головнин сообщил мне в коротких словах о страданиях своих во время его плена, а я со своей стороны известил его обо всем том, что знал о любезном нашем отечестве, о родных и друзьях его, прося его уведомить и товарищей его несчастья о том, что было мне известно об их родных, знакомых и друзьях, ведая, сколь нетерпеливо они сего ожидали.

При сем свидании господин Головнин вывел меня из великого заблуждения, в которое я было впал: худое состояние шлюпа заставляло меня помышлять о зимовании в Хакодаде; я опасался отправиться в такое весьма позднее время года в Камчатку, но когда он сказал мне, что по японским законам будут содержать нас как пленных, то надлежало стараться о скорейшем окончании дела, и потому я немедленно, по совету господин Головнина, написал требуемые главными начальниками объяснения на известные уже читателю пункты. Наконец я распрощался с другом моим в надежде вскоре более на японском берегу с ним не разлучаться, возвратился на шлюп, а господин Головнин в сопровождении японцев пошел обратно в место своего заключения.

К вечеру я был обрадован неожиданным приездом нашего доброго Кахи. Вошед ко мне в каюту с молодым человеком, он, наперед поздравив меня с приятным свиданием с господином Головниным, [103]сказал: «Имею рассказать тебе нечто чудесное: вчера, без всякого ожидания и помышления придя домой, я застал у себя – кого бы ты думал? – сына своего! Он только что успел приехать, присоединился к толпе народа и видел нас съезжавших на берег; вот он, смотри на него. Похож ли он на меня? Вместе с сею радостью я получил, – говорил приметно восхищенный Кахи, – от моей жены приятное и также чудесное известие. Она, совершив по обещанию поклонение угодникам, возвратилась в добром здоровье домой и едва успела, вошедши в покои, снять с себя дорожное одеяние, как совсем неожиданно приносят к ней с почты мое письмо, отправленное по прибытии нашем в Кунашир».