Даниэль Дефо - Робинзон Крузо. История полковника Джека

Таким образом, «бесчувствие» Дефо — вроде гамлетовского «безумия», методическое. Как и «подлинность» робинзоновых «Приключений», это «бесчувствие» от начала и до конца выдержанное, сознательно созданное. Другое название тому же «бесчувствию» выше уже упомянуто — беспристрастие. Позицию беспристрастного хроникера-аналитика Дефо старался выдержать и по отношению к тем, кому он, как Робинзону или «Петру Алексеевичу», сочувствовал, и по отношению к тем, кто, в сущности, был ему чужд и даже враждебен [2] В «Записках кавалера» Дефо добился такой иллюзии подлинности, что долго эти «Записки» значились в ряду настоящих мемуаров. Маркс, не обманувшийся, конечно, относительно беллетристического характера этого сочинения, тем не менее отметил их верность эпохе, которая и для Дефо была достаточно далеким прошлым, — 30-е годы XVII столетия, времена гражданской войны в Англии. Сражался «кавалер», разумеется, не на стороне тех политических сил, которые впоследствии поддерживал Дефо. . Дефо не порицает и не оплакивает своих героев, он исследует их судьбы.

Горький, вспомнив однажды Дефо и его «отношение к униженной личности», предложил сопоставить это отношение — нет, не с Диккенсом или Достоевским, но с либеральной модой на сочувствие к «униженным и оскорбленным», с поверхностным состраданием к «отверженным», свойственное эпигонской литературе XIX столетия. «Освободиться от прошлого, очистить душу от биографии», — вот как, по словам Горького, действовала эта мода, эта инерция, которую Горький назвал, кроме того, «нехорошей ложью» [3] См.: М. Горький. История русской литературы. М., «Художественная литература», 1939, с. 167—168. . Восхищаясь Дефо, Горький видел в нем классический пример истинного внимания к личности на основе прошлого и биографии. Он оценил пусть стихийный, однако всепроникающий историзм, социальность Дефо во взгляде на человека.

Неутомимый читатель, Горький раскрыл Дефо и не нашел у него некоего «человека» вообще или же «естественного человека», обычно приписываемого Дефо. Напротив, Горький увидел конкретно обрисованных людей своей страны и своей эпохи, эпохи коренного социального переустройства, а эти люди, персонажи Дефо, переустройству способствуют или, по крайней мере, пользуются его результатами. Каждый из них глубоко сознает, кто он, из какой среды вышел, какие преимущества отпущены ему судьбой и чего должен он добиваться собственными силами, насколько, против нынешнего его состояния, следует ему сделаться «другим». Правда, у большинства из них биографии свойства сомнительного, прошлое — темное, так что и умолчать о нем хотелось бы, коль скоро, если судить по кафтану и кошельку, человек стал «другим». Однако же, как на грех, эти саморазоблачительные исповеди попадают в руки «редактора» или «автора «Робинзона Крузо» и — предаются гласности.

Не изменись политическая обстановка, а вместе с нею и сюжет романа, бродяга Джек сделался бы генералом, как стала почтенной дамой авантюристка Моль Флендерс и богатым купцом — бывший морской грабитель, пират Сингльтон. Пройдя через приключения, они добиваются удачи (по-английски то же слово, что и «богатство»), получая возможность заняться другим делом. В какой мере становятся они другими людьми, — об этом предоставлено судить читателю на основе подробнейшим образом разобранного прошлого, биографии, умело отредактированной исповеди.

В каждом из своих «редакторских» предисловий Дефо подчеркивал, что редактура касалась слога, кое-каких слишком уж откровенных подробностей и, во всяком случае, не затрагивала существа дела, смысла излагаемой судьбы. А «естественный человек» — это в самом деле редактура, ретушь более позднего времени, наложенная на книги Дефо и получившая распространение подобно тому, как вместо Гамлета получил распространение гамлетизм.

«Это состояние не есть состояние общественного человека», — говорил о судьбе Робинзона сорок лет спустя Руссо, влиятельнейший истолкователь Дефо, основоположник идеи «естественного» состояния. Автор «Робинзона» не согласился бы с этим. Он как бы предвосхитил возможность такого истолкования своей книги и в «Серьезных размышлениях» подчеркнул, что одиночество, остров не составляют решающих условий формирования Робинзона и ему подобных. «Ибо можно со всей основательностью утверждать, — говорил Дефо, — что человек бывает одинок среди толпы, в гуще людской и деловой сутолоке». «Одиночество» Робинзона — это как раз состояние общественное, исторически-конкретное «одиночество» в буржуазной борьбе «всех против всех», о которой толковал Томас Гоббс, философ, старший современник Дефо, оказавший на него заметное влияние.