Морис Эрцог - Аннапурна

В лагере IV настроение бодрое. Только что прибыли Ребюффа и Террай. Все находятся в хорошей форме. Террай размышляет над загадочной особенностью гималайских условий: четыре дня тому назад они с Ребюффа с трудом доползли сюда из лагеря III за семь часов. На этот раз им удалось осуществить дерзкий план, подобный которому вряд ли можно найти в истории гималайских экспедиций: выйдя на рассвете из лагеря II, они к 11 часам утра уже были в лагере III, полностью его сняли и поднялись до лагеря IV, выиграв таким образом драгоценный день… И при этом они несли вчетвером два высотных комплекта и более 10 килограммов продуктов. Ребюффа, подобно Ляшеналю, великолепно входит в форму.

Кузи и Шац встречают их с восторгом. На следующий день им пришлось бы самим, без всякой помощи, переносить лагерь, и это, естественно, им не улыбалось.

Аспирин, снотворное и другие снадобья, а также состояние радостного возбуждения, вызванного хорошей спортивной формой и надеждой на успех, делают свое дело: ночь для всех проходит великолепно.

3 июня. Первые проблески зари застают нас вцепившимися в стойки палатки в лагере V.

Понемногу ветер слабеет. К рассвету наступает штиль. Каждое движение требует героических усилий. Отчаянно пытаюсь сбросить с себя холодную мягкую гору, которая меня душит. Разум оцепенел. Каждая мысль сопряжена с усилием. Мы не произносим ни слова.

Какое отвратительное место! Воспоминание о нем всегда будет одним из худших в моей жизни.

У нас лишь одна забота: скорее отсюда уйти. Однако выходить сейчас нельзя. Нужно ждать первых лучей солнца.

5 часов 30 минут. Дальше пребывать в этом аду невозможно.

– Пошли, Бискант! Я не могу оставаться здесь ни минуты.

– Пошли!

У кого из нас хватит мужества согреть чаю? Хотя сознание и заторможено, однако мы представляем, сколько труда придется для этого затратить. Ни он, ни я не в состоянии. К черту! Обойдемся без чая.

И так уж каких усилий стоит вылезти из спального мешка и вытащить оттуда ботинки. От холода они сделались твердыми, как дерево. Надеть их удается лишь с большим трудом. Каждое движение вызывает одышку. Мы задыхаемся. Гетры также замерзли. Я ухитряюсь их зашнуровать, Ляшеналь – нет. Теперь очередь за рюкзаками.

– Бискант, веревку не берем?

– Ни к чему, – отрывисто отвечает Ляшеналь. Килограмм сэкономим.

Кладу в рюкзак тюбик сгущенного молока, несколько кусков нуги, пару носков… Как знать? В случае нужды их можно использовать вместо подшлемника. Укладываю аптечку. Фотоаппарат заряжен обычной пленкой, но у меня есть запасная кассета с цветной. Из глубины спального мешка вытаскиваю кинокамеру. Завожу пружину и проверяю вхолостую. Щелчок, остановка… камера не работает.

– Вот не везет!.. Стоило ее сюда тащить! – сокрушается Ляшеналь.

Этой ночью мороз был слишком сильным, и аппарат замерз даже в спальном мешке, несмотря на то что Ишак предусмотрительно применил специальную смазку. С огорчением оставляю аппарат в лагере. А мне так хотелось донести его до вершины! Ну что ж, киносъемка велась до высоты 7500 метров.

Вылезаем из палатки и надеваем кошки, которые теперь уже не придется снимать до вечера. Все, что можно, надето на нас, и рюкзаки совсем легки.

В шесть часов трогаемся в путь, радуясь, что кошмар остался позади. Погода прекрасная, но очень холодно. Зубья облегченных кошек глубоко впиваются в крутой ледово-фирновый склон.

Постепенно крутизна уменьшается, и склон становится более ровным. Фирн держит хорошо, но иногда корка проламывается, и мы барахтаемся в мягком, порошкообразном снегу, сильно затрудняющем движение. Не сговариваясь, часто останавливаемся. След прокладываем по очереди. Каждый из нас сейчас живет в своем собственном, обособленном мире. Я опасаюсь за свое мышление. Сознание сильно затуманено; я прекрасно понимаю, насколько неполноценен сейчас мой разум. Проще и вернее придерживаться какой-нибудь навязчивой идеи. Температура очень низкая. Холод пронизывает насквозь, и, несмотря на пуховую одежду, ощущение такое, как будто идешь нагишом. Во время остановок ожесточенно топаем ногами. Ляшеналь даже снимает тесный ботинок: его преследует мысль о возможном обморожении.

– Я не хочу уподобиться Лямберу [95], – говорит он.

Пока он энергично растирает себе ступню, я рассматриваю окружающие вершины. Все они теперь ниже нас, за исключением далекого Дхаулагири. Сложный и пересеченный рельеф этих гор, столь знакомый нам по многочисленным и тяжелым разведкам, виден сейчас как на ладони.