Инга Ильм - Моя Италия

Рассказывают, что как-то зимним вечером в славном городе Флоренция в доме знатного господина большая компания старых друзей собралась за ужином, а закончив пиршество, уже в беседе у камина, обнаружила отсутствие одного из непременных участников этих застолий. Все наперебой принялись придумывать наказания старому другу за нарушение традиции. Идея Пиппо привела всех в восторг. Ее сочли невыполнимой, но поклялись содействовать задуманному плану, чего бы это ни стоило. На том и разошлись. На следующий вечер Пиппо, узнав, что мать приятеля в отъезде, заглянул к нему в мастерскую и попросил никуда не отлучаться. Так он задержал хозяина, а сам залез в его дом и закрылся изнутри. Когда же приятель потерял терпение и вернулся к ужину, то не смог открыть дверь, а изнутри Пиппо, подделывая голос, отказывался его принять и называл именем Маттео. Тут к дому подошел еще один участник хулиганства – Донателло – и начал общаться с растерянным хозяином дома как с Маттео. Совершенно сбитый с толку прогульщик вечеринок решил выйти на площадь, чтобы встретить кого-нибудь еще из знакомых. Но тут к нему подошел судебный пристав, и на глазах толпы, которую несчастный собрал, чтобы объяснить в чем дело, стражники флорентийской тюрьмы арестовали беднягу как Маттео и отправили его в каземат. Наутро одно очень высокопоставленное лицо – хороший знакомый из той самой компании заглядывает к псевдо-Маттео и ведет с ним долгую нравоучительную беседу как с Маттео. Так несчастный приходит в полное отчаяние. Рядом с ним за долги в тюрьме оказался и один прославленный юрист, по совместительству большой любитель литературы; он расспрашивает бедолагу о горестях и, сообразив, что простодушный «Маттео» находится в центре веселого заговора, присоединяется к шутникам. Он начинает разглагольствовать о множестве случаев таких превращений. Тут в тюрьму заявляются и два «родных брата» незадачливого «должника». Долго его журят, но в конце концов выкупают и ведут домой – в далекий и незнакомый ему район. Несчастный бросается к священнику ближайшей церкви и объясняет, что он точно не Маттео, но боится, что его место занял тот самый Маттео, поэтому не может вернуться в собственную жизнь… Местный священник искренне убежден, что человек душевно болен, и жертву розыгрыша возвращают «домой», заботливо укладывают в постель. «Братья» тем временем подсыпают ему снотворное, и друзья, которые прячутся и подслушивают происходящее из соседней комнаты, давясь от смеха, обмениваются впечатлениями, а под покровом тьмы переносят «Маттео» в его собственную спальню, где он как ни в чем не бывало просыпается утром… И нет, это не конец веселья! Утром к нашему герою приходят «братья Маттео» и рассказывают его же историю во всех подробностях. Они приглашают посмеяться над своим братом, который вчера весь вечер изображал из себя весьма уважаемого человека. Псевдо-Маттео снова решает отправиться на площадь, которая, как известно, собирает все слухи. На ней он повстречает зачинщика, сценариста, режиссера-постановщика, исполнителя одной из главных ролей и главного зрителя – своего приятеля Пиппо, архитектора Филиппо Брунеллески, и его ближайшего друга скульптора Донателло, которые повторяют все рассказанное братьями: про то, как некий Маттео, пытаясь избавиться от долгов, переполошил весь город… Я опускаю кучу подробностей. Это длинная история. Почитайте на досуге. И вот когда Маннето Амманатинни – действительно, известный и уважаемый резчик по дереву, редкий инкрустатор – узнал о том, что на самом деле происходило в течение этих двух дней, какую шутку сыграл с ним город, навсегда покинул Флоренцию. История заканчивается тем, что компания вновь собирается на ужин и готовит новую проделку…

Но в той полутьме, где я оказалась, шагнув впервые за порог флорентийского храма – церкви Всех Святых, после сильного солнца сначала ничего невозможно было разглядеть. И, конечно, ничего такого: ни про Возрождение, ни про каких-то там художников, архитекторов – мне не было известно. Боттичелли, Леонардо, Микеланджело, Рафаэль. Все. Историю как науку я прослушала (в прямом смысле этого слова) в средней школе и с тех пор даже не имела чести с ней знаться. Так что я просто стояла и ждала, пока мои глаза привыкнут к нежному сумраку. Гулкая церковь, чей фасад скрывался в строительных лесах, освещалась лишь дневным светом, который падал широкими лучами из окон почти под самой крышей базилики. Пространство казалось гигантским после страшной путаницы улиц. Это было иное измерение. И сложно было сразу привыкнуть к тому, что ты находишься не в каком-нибудь музее. Торжественная архитектура диктовала тебе смирение, ритм колонн отмерял ритм шагов (скорее, поступи), по сторонам сменяли друг друга грандиозные живописные полотна и фрески. Я остановилась почти в центре храма. И как только первые впечатления от его великолепия чуть улеглись, две яркие фигуры, расположенные симметрично, в простенках между капеллами, над резными исповедальнями, оказались настолько разными, что обратили на себя мое внимание. Мудрец на фреске слева был исполнен в спокойной живописной манере. Было видно, что и портретируемый существует неторопливо, размеренно. Вот на секунду отвлекся, кинул проницательный взгляд и сейчас снова погрузится в размышления. И еще видно было, что он большой ученый. Его окружает огромное количество книг и всевозможных (ясно, что полезных) вещиц. Они не только занимают все место на его столе, но взбираются на полки, карабкаются до самого верха… Художник фрески, расположенной напротив, тоже запечатлевал умудренного мужчину. Но невозможно было отметить, чем похожи эти фигуры. В первую очередь бросались в глаза различия. Вместо телесности – бестелесность, против объема – орнаментальность. Рисунок второго художника, казалось, был таким увлеченным, стремительным, словно срывающимся. Или просто это складки материи не спадают, но волнуются? И ведь пальцев таких у людей не бывает! И странно, что вместо того, чтобы писать или размышлять, этот человек к небесам взывает… «Быть может, эти художники жили в разное время», – подумала я. Я тогда еще и не представляла себе, насколько велики были эти современники – Доменико Гирландайо и Сандро Боттичелли (творческий почерк которого я даже не узнала…).