Вячеслав Смирнов - Сумасбродства

– Что с тобой, Володя? – спросил я.

– Вчера меня ограбили. Забрали все мои вещи – хороши туфли, кожаное пальто,

телевизор.

– Как все произошло?

– Днем были у меня новые знакомые, немного выпили и они ушли. Вечером я

как всегда, смотрел телевизор. Позвонили в дверь – я открыл и увидел незнакомых людей. Они втолкнули меня в комнату, посадили на стул, завязали глаза и привязали к стулу. Слышал, как обыскивали и собирали мои вещи. Потом хлопнула дверь – ушли. Тогда я распутался и позвонил в милицию. Что теперь делать – не знаю. Жду Виктора, вот-вот должен приехать. С тех пор Владимира я не видел. Рассказывали, что собирал деньги на билет самолетом и улетел в Петропавловск-Камчатский, на свой БМРТ. С тех пор в Риге его я не встречал, и известий от него не было. Так закончился рижский большой этап бесшабашной неустроенной, как мне казалось, жизни хорошего русского человека Владимира Бугрова. Очень надеюсь, что Восток направил его жизнь в нужное ему русло, может и оседлое, хотя не могу поверить, чтобы он в нем прижился.

Много снегопадов случилось в эту зиму. Были и короткие оттепели, но снега не поддались им, и в марте лежали сугробы. О величине их свидетельствовали машины в зимнем отстое, заснеженные по крыши. Вдоль лесного шоссе, на стороне домов зима сделала из них длинный сугроб с провалами в местах, где машины выезжали. Контрастом этим белым сугробом был расчищенный от снега черный асфальт шоссе. Лыжня от шоссе, ведущая в лес была теперь необычно глубокой. Какому-то лыжнику, наверно насмотревшемуся европейского или мирового чемпионатов по лыжным гонкам где-нибудь в итальянских Доломитовых Альпах или Кортино – Дампеццо захотелось также лихо пронестись как в тех гонках коньковым ходом, судя по оставленным следам. Но сделал несколько шагов, и захлебнулись лыжи глубоким снегом, и он вернулся в колею. Вот в такую богатую снегами зиму лыжник углубился в лес просекой под покровом нависавших кое-где крон сосен и елей, лап ветвей кустов, обвисавших от навалившегося на них снега. Продвигаясь под нависавшими сводами, чтобы не нагибаться, лыжник сбивал палками перед собой снег с ветвей, и кусты, ссыпая снег, пружиня, медленно поднимали свои головы. Снег сыпался с шорохом, затаенно позванивая и поблескивая. Лыжник оглядывается, любуясь этим снежным дождем. Иной раз ускорял бег, устремляясь из-под снежного ливня, но успевал не всегда. Осыпанный, подрагивая, почти как собаки после воды, стряхивал с себя снег. А как холодно, приятно и почему-то по-детски становилось смешно, когда снег попадал за шиворот и лыжник хотел быстро вытрясти его, наклонялся до снега, а он таял, холодил шею. Впереди длинный подъем в невысокую гору. На изломе вверху на светлом встречном солнечном свете лыжня вырисовывается двумя разделенными прорезями, которые лыжнику всякий раз напоминали прорезь прицела винтовки.

Мороз несильный, но мерзнет большой палец руки. Остановился, стянул варежку и спрятал его в кулаке – пусть отойдет. Пошел снова и впереди заметил что-то смутно чернеющее. Приблизился и увидел, что это движется ему навстречу. Разглядел – она маленькая, кругленькая, блеснула черными небольшими глазками в оторочке черных ресничек, одета в меховую черную шубку. Немного удивился – на лыжне и в шубке, ближе, ближе, смотрит снизу-вверх на меня. Наверно думает – Уступит этот долговязый в лыжном разноцветном костюме лыжню или – нет. Что ей делать? Сойти первой? Нет, не уступлю нахалу. Сближаются. Он думает – Как разъехаться? А вдруг грудь, а вдруг бедра? Повернется боком – сметет меня грудью, ехать прямо – бедром собьет в сугроб. Лыжнику захотелось столкнуться с нею. Он подумал – Каким приятным, упругим или мягким оно будет. Шубка не скрывает обтянутых выступающих полненьких бедер. И столкновение почти лоб в лоб неизбежно – она не уступает. Лыжник сдвинулся влево на одну лыжу, она тоже – одной ножкой по снегу, другой проскребла, соскальзывая по его лыже. Чуть не коснулась боком ноги и прошмыгнула. Оглянулся ей в след. Бежит по лыжне, не уклоняясь ни влево, ни вправо. Снежные бортики лыжни высоки, перебраться не может и скрывается вдали. Он остановился, смотрит, уже не различает хвостика, только переваливается из стороны в сторону жирная спинка мышонка. Черная шубка и мелькнувший черненький блестящи глазик вызвали в памяти тоже зиму, тоже лес и девушку в черной каракулевой шубке. Поглядывая на мышонка, лыжник углубился в воспоминания, извлекая из памяти одну деталь за другой той встречи и тех событий.