Владимир Тубольцев - В дебрях урманы

Сашулька перестал плакать и, прикрывая ручками лицо, внимательно посмотрел на тезку одним глазком.

– Какой?

– Его можно кружками пить. Черпать и пить, – он сделал движения, будто пьет кружкой воду.

О горах, лесах и реках у моего сына были кое-какие представления, но вот чтобы воздух можно было пить кружками – такого он не знал. Рыдания прекратились. Из-под кулачков на незнакомца уставились два заплаканных детских глаза.

– Ты ж от мамки ненадолго уехал. Погостишь, познакомишься с нашими ребятами. Они покажут тебе таких собак! Волкодавов! Затаенные места покажут – ахнешь!

То ли от затаенных мест, от которых веяло какой-то таинственностью, то ли от добрых слов незнакомого дяди, но у моего Сашульки рыдания прекратились. А когда собеседник вытащил из большого рюкзака книжку с картинками и раскрыл ее, сын утер слезы. Худые плечики еще вздрагивали от внутренних рыданий, заплаканное личико выглядело жалким и сиротливым, словно везли малютку за темные леса и синие моря.

Мой пятизвездочный армянский коньяк, специально взятый на дорогу, вскоре объединил пассажиров купе еще крепче. На столе появились хлеб, мясо, соленая рыба, консервы, лук, огурцы.

К трапезе охотно присоединились знакомые здоровяков, и вскоре мы, изрядно захмелевшие, пели знаменитую песню «Бродяга Байкал переехал…».

Мои новые знакомые жили в городе, в который мы направлялись. Один из них водил тепловозы, ехал к брату в гости и поохотиться на глухарей. Все остальные работали на БАМе по вахтенному графику. Были дома, а теперь возвращались в свои бригады с рюкзаками, доверху набитыми продуктами.

– А там, где вы работаете, продуктов нет? – удивился я.

Парни заулыбались, видя мою искреннюю наивность.

– Там не то что продуктов – ничего нет. Живем в вагончике, едим то, что привезли с собой. Пару недель перекантуемся, а потом – домой за продуктами. Ну, а дома и баня…

– И баба, – добавил кто-то, и все загоготали.

– Что же держит вас там?

– Деньги, больше ничего.

Поговорив еще об охоте, рыбалке, грибах и ягодах, обменявшись адресами, мы разошлись по своим местам спать.

За окном давно наступила ночь. Изредка в непроглядной тьме возникали огоньки станций, на перроне стояли одинокие серые фигурки дежурных с тусклыми фонарями в руках.

Сын, сжавшись в комочек, мирно спал. Его беззащитное личико выражало такую скорбь, что чувство жалости захватило мою душу. Тугой комок подкатил к горлу. Впервые в сердце закралось сомнение в правильности моего замысла…

После Братска наш поезд еле тащился по рельсам. Это был самый медленный поезд в мире. Минут пять-десять он двигался со скоростью велосипедиста, затем останавливался примерно на такое же время. Из вагонов выходили бамовцы в кирзовых сапогах и штормовках. Они выгружали большие рюкзаки, помогали друг другу взвалить их на плечи и уходили к вагончикам, у которых стояли тракторы, бульдозеры и самосвалы. В это время к первому вагону подходили местные жители и становились в очередь. Дверь вагона открывалась – мужчина и женщина выдавали по буханке хлеба в протянутые руки.

Вот так мы и двигались весь остальной день. Пассажиры, привыкшие к такому графику движения поезда, не роптали. Каждый занимался своим делом. Рыбаки вытащили сеть и чинили ее, кое-кто чистил ружья, точил на брусках охотничьи ножи, женщины вязали свитера и кофты из толстых шерстяных ниток, дети разрисовывали картинки и читали книжки. И только несколько человек, изрядно выпивших ночью, спали.

За окном медленно проплывали сопки с желтыми пятнами березовых колков и большие массивы зеленой тайги. Когда я представлял себя с сыном в этом разноцветном пространстве, мне становилось не по себе. Вот этот комочек дорогой мне жизни, который вместе со мной прилип к окну, через несколько дней окажется среди вот таких бескрайних просторов. Кто знает, как примет нас тайга.

Собака ничего не ест. Резкая перемена обстановки повлияла на нее угнетающе. Она забилась под стол, свернулась калачиком и прижалась к моим ногам. Изредка я чувствую дрожь в ее теле и ловлю взгляд. Она будто спрашивает меня, куда ее везут и зачем.

Предстояло главное испытание – разговор с Константином. Если он поймет меня, сумеет разобраться в моих отцовских чувствах, то замысел может осуществиться. В противном случае в тайгу придется идти без сына.