Иван Бездомный - Сломанное Время

Дядечка в возрасте убедительно водил руками, доверительно понижал голос, а иногда, не выдержав, вскакивал, пытаясь вылезти из рамок экрана, и ванговал всячески.

– Есть, – склонял он из глубины телевизора, – память зрительная, слуховая, на уровне клеток, а возможно, даже память прошлых жизней.

Тут он остановился и погас на полуслове. И задор исчез, и дар убеждения.

Трудно, знаете ли, вещать, когда тебя вырубили. Лучшее, кстати, средство против групповой психотерапии – ни один телевизор еще не нашел способ лишить вас способности мыслить без электричества. Сам Кашпировский не смог достучаться до рассудка моего через темный экран, когда отключили свет на его “Даю установку!”

И память про события случившиеся не в этой жизни, мы оставим личностям легкомысленным, способным верить вальяжным незнакомцам на слово, а не глазам своим и лбам, многоопытным, оставившим пометки не на одной стене.

Увольте.

А любой, кто скажет иначе – потенциальный пациент самизнаетекого.

В такой, юношеской уверенности счастливо пребывал и я.

До того момента, как в один из обычных дней, когда ходьба была нам еще не знакома, и мы, как все адекватные люди студенческого возраста носились по совершенно неотложным делам, я влетел во Дворец Молодежи, и не тормозя помчался через мраморный холл, к своим коллегам диджеям.

Как вдруг…

Краем глаза заметил, как из нишы скрытой тенью, на меня наваливается мохнатое, огромное существо. Разъяренный монстр, знакомый мне по какому-то запредельному, доисторическому опыту.

Опыту встречи, закончившейся весьма печально.

Для моей особы.

В полдень.

В разгар самого рабочего дня недели, а именно – во вторник.

Не в лесах непролазных и топях коварных, а в деловой части города V.

Вылезло Нечто.

Существо, никогда прежде мной невидимое.

В этой жизни.

И, как нередко происходит с людьми чрезвычайно испуганными или возбужденными – я встал столбом.

Стометровка провалилась и ноги отказали.

Парализованный жуткой безысходностью, медленно развернулся и увидел гигантскую, поднятую над головой мохнатую ногу, готовую раздавить мою личность как трактор букашку. Огромные бивни над ней, глаза размером с блюдце, длинную рыжеватую шерсть.

«Мамонт», – по спине потек холодный пот.

Я остолбенел и разучился дышать, в упор рассматривая напирающего косматого исполина.

«Все. Сейчас сплющит и сделает фарш из стройного тела», – застыл я пришпиленный иглой страха к полу.

Прущий на мою персону мамонт в мраморном холле Дворца Молодежи.

Нет не сон, и нет, не показалось.

Его отражение множилось в ряду бесконечных зеркал и выпирало из каждого из них.

Дыхание, стойкий атеизм и адекватность растворились в невозможности происходящего.

Сердце пыталось выпрыгнуть из груди и удрать.

И тело хотело.

Но не подчинялась ни одна клеточка.

Где-то в небесной канцелярии, замкнуло и сломалось Время. И из прошлого, в день сегодняшний полезла гигантская туша.

Так вышло, что на меня.

Померк свет, исчез Дворец, пропали все планы и заботы, а из несуществующего, канувшего в зыбкой дымке истории и недрах планеты, вдруг вылез и бежит мамонт.

На тебя.

И раздавит же, сволочь, как видимо, уже давил.

Я узнал его.

Узнал того, кто когда-то меня убил.

Догнал, и своими мохнатыми лапами превратил меня в лепешку. В некрасивое, кровавое месиво.

И последние секунды до гибели отчетливо всплыли в памяти. Ведь последнее, что я тогда увидел, и была эта поднятая над моей головой лапа.

Казалось бы – курьез: случилось столкновение прошлого с цивилизацией современности.

И цивилизация проиграла.

И бежала бы с поля позорно, без боя, мельтеша подошвами Адидаса, но не могла.

Ужас парализовал ее.

Конфуз.

Только спустя бесконечно растянувшееся время, я раскусил обман.

Возили тогда по миру чрезвычайно реалистичную экспозицию в натуральную величину, но сейчас не об этом.

Качество страха, его глубинная природа и ощущение неминуемой гибели. Такого страха у меня не было, когда я выскочил перед носом грузовика несущийся под сотню, и чудом, за миг до удара, успел отпрыгнуть в сторону.

А тогда.

Тогда, поймав дыхание, осмотревшись по сторонам и с трудом вернувшись во вторник, конец века двадцатого, на ногах-вермишелинах я поплелся в диджейскую, понимая, что в принципе, ничего мне там уже не нужно.