Йозеф Кац - Таллин. Любовь и смерть в старом городе

В середине девяностых издатели эстонского «журнала для взрослых» предложили повесить мемориальную табличку на доме по адресу Рауа, 6, где находилось ателье Багго. По понятной причине инициативу эту городские власти Таллина оставили без какого-либо отклика.

Улица Харью и в лучшие-то свои годы обилием туристических достопримечательностей особо похвастаться не могла, а после трагической мартовской ночи 1944 года, когда Таллин подвергся бомбардировке советской военной авиации, — так и подавно.

После сноса разрушенных войной кварталов, конечно, открылся панорамный вид на церковь Нигулисте, но гиды почему-то все больше предпочитают вести рассказ о ней, стоя на перекрестке улиц Ратаскаеву, Рюйтли и Пикк-Ялг.

В зимние месяцы парк, разбитый на месте руин, переливается огнями катка — но сколько ее, той зимы?

Любителям архитектурных курьезов можно показать Дом писателей — «хрущевку» под черепичной крышей, — но много ли таких ценителей среди туристов?

Не иначе как ради того, чтобы избавить экскурсоводов от мучительности вынужденного молчания, городские власти решили привнести в пространство одной из основных артерий уличной жизни Старого Таллина чуток «средневековой» экзотики.

Трасса былой улицы Трепи — среди русских старожилов она бытовала под именем Лестничного переулка, — закопанная в ходе послевоенных восстановительных работ, была расчищена и в августе 2007 года вновь открыта для пешеходов.

Короткий проход, соединяющий улицу Харью с подворьем церкви Нигулисте, как и много веков тому назад, завершается ныне крохотными воротцами с подобающим названием: Ныеласильм, то бишь — Игольное ушко.

Стоит ли пояснять, что столь колоритный топоним, возвращенный к жизни после более чем полувекового забвения, попросту не мог не попасть под самое пристальное внимание фольклора?!

Рождению новейшей таллинской легенды поспособствовали два фактора: само словосочетание «игольное ушко», отсылающее к библейской притче о зыбкости шанса на вхождение богача в Царствие небесное, и былое направление улицы Харью.

Это сейчас, едва минув снесенные полтора века тому назад Харьюские ворота, улица растворяется в шири площади Вабадузе, напоминая о своем существовании лишь булыжным мощением, специально выложенным среди бетонных плит мостовой. Полтысячелетия тому назад она тянулась мимо капеллы Святой Барбары, чумного кладбища при ней, незаметно перетекала в русло нынешней улицы Роозикрантси и наконец выводила к Иерусалимской горке: городским виселицам и эшафоту.

Улицей Грешников — что бы ни утверждали на этот счет авторы «исторических» заметок в периодике столетней давности — Харью в черте крепостных стен никогда не называлась, но осужденных магистратским судом проследовало по ней в свой последний путь немало.

«Однако, — тут гиды почему-то переходят на доверительный шепот, — если преступник каким-то чудом умудрялся усыпить бдительность сопровождающих его к месту казни и, затерявшись в толпе, вбежать в „Игольное ушко“, его полагалось оставить в живых».

В милости к падшим авторам подобных баек не откажешь. Как и их собратьям по ремеслу, рассказывающим — правда, без привязки к конкретному объекту — о существовании в средневековом Ревеле еще одной «лазейки» для осужденных. Якобы приговоренная к смерти преступница могла спасти свою жизнь в том случае, если соглашалась сочетаться законным браком с самым презираемым человеком в городе — палачом. Фиктивность процедуры исключалась: стоило заплечных дел мастеру сообщить, что исполнять прямые обязанности жена не спешит, смертный приговор ей вновь вступал в силу.

Как и всякий образчик городского фольклора, крупицу неоспоримых исторических фактов обе рассказываемые доверчивым туристам байки, разумеется, в себе несут — но лишь малую толику.

В средневековом городе палач действительно относился к числу обладателей «отверженных» или «бесчестных» профессий — и потому создать семью было для него, говоря помягче, весьма проблематично.

«Игольное ушко», разумеется, не могло даровать его «клиентам» помилования, — но сам исполнитель судебных приговоров и воротами с причудливым именем, и ведущим к ним переулком, отправляясь на службу, наверняка пользовался.

Он и жил тут неподалеку — не на самой, правда, улице Харью — она была для этого слишком «парадная», а через квартал от нее. Там, где чеканили монету, лили пушки и колокола, подковывали лошадей, — на городском работном дворе.