Йозеф Кац - Таллин. Любовь и смерть в старом городе

«Тоомпеа» в переводе означает «Соборная гора»: речь идет не о православном соборе Александра Невского, возведенном в 1901 году, а о его ближайшем соседе — ныне лютеранском Домском соборе, заложенном крестоносцами в первой трети XIII века.

Еще раньше было городище — по свидетельству современника, хрониста Генриха Латвийского, уже покинутое своими обитателям к моменту появления на берегах Таллинской бухты «воинов Христовых» — рыцарей датского короля Вальдемара.

Его строители — жители древней земли Рявала, современной Северной Эстонии, — не удосужились оставить потомкам письменные свидетельства о том, как называли они свою крепость и поселение при ней, если таковое, разумеется, существовало. В скандинавских источниках оно было известно под названием Линданисе: деятели эстонского Пробуждения, наследники европейского романтизма середины девятнадцатого столетия, пытались расшифровывать этот топоним как «грудь Линды». Соплеменникам-современникам они предлагали как можно скорее вновь «припасть» к этой богатырской «груди». Иными словами — постараться вернуться к истокам национальной культуры.

Линда, согласно первой же песне эстонского эпоса «Калевипоэг», — женщина вполне земного вроде бы происхождения. Но одновременно — воистину мифологической биографии.

Ее родная сестра Сальме вышла замуж за Полярную звезду, а к самой Линде свататься приезжали поочередно Солнце, Месяц и Водный Поток. Всем она ответила отказом, дав согласие лишь богатырю Калеву.

Радостный брак оказался недолгим — насколько вообще применим этот термин в пространстве мифа, где само понятие времени относительно. К описанию смерти Калева и безутешного горя Линды национальный эпос переходит уже во второй песне.

В память о муже, безвременно покинувшем земной мир, «горькая вдовица Линда» решает возвести над могилой курган. Камни для него — то ли в подоле, то ли в сплетенной из собственных кос корзине — она носит с окрестных полей и морского побережья.

Самый тяжелый из них — увесистая гранитная глыба — вырывается из рук. Линда садится на него и начинает оплакивать супруга и судьбу. Из слез ее образуется озеро Юлемисте: лежащий на его берегу «камень Линды» и по сей день заметен с трассы Тартуского шоссе.

Продолжилась ли после этого работа по возведению надгробного памятника, эпос умалчивает. Скорее всего, прервалась: Линда была на сносях, и дальнейшие строки эпической поэмы повествуют о рождении младшего сына Калева — богатыря Калевипоэга.

Вопреки уверениям гидов, городище на холме, насыпанном матерью, строил не он, а его кровный брат Олевипоэг, освоивший ремесло зодчего за морем. Калевипоэг же, выражаясь современным языком, занимался «менеджментом и спонсорством проекта».

Увидеть возведенный совместными усилиями своих сыновей «город счастья» с «богатыми покоями» и «торговыми» палатами Линде было не суждено. Как и не было дано познать радость супружества еще раз, хотя потенциальные женихи имелись.

Наибольшую настойчивость проявил злобный колдун Туслар, повелитель ветров с северного берега Финского залива. Поняв, что по-хорошему сердца Линды ему не добиться, он решился коварно похитить возлюбленную.

Сыновья Калева были на охоте: материнских просьб о помощи они не услышали. На мольбу хранящей верность покойному супругу Линды откликнулся Пиккер-Громовержец. Среди солнечного дня заклубился вдруг свинец туч, полоснула сталью молния, в небесах загрохотало звонкой медью — и вдовица обратилась грузной каменной глыбой.

История, с детства известная даже тем таллинцам, которые в жизни не заглядывали под обложку «Калевипоэга», может показаться «преданьем старины глубокой» только неискушенному читателю. Специалист, мало-мальски знакомый с научной фольклористикой, развенчает «древность» легенды в два счета. Даже сюжет с целым озером слез, хранящий отголосок архаики мифа, звучит в «литературной аранжировке» эпохи сентиментализма.

Впрочем, и сам составитель эстонского национального эпоса, врач Фридрих Рейнгольд Крейцвальд, обработавший бытовавшие в народе предания и нанизавший их на сюжетную линию поэмы, в конце жизни признавался: образ Линды — плод его собственной фантазии.

Неужели и вправду супружеская верность, в прямом и переносном смысле заложенная в основание холма Тоомпеа, — вымысел? Да и вся история о кургане, воздвигнутом безутешной вдовой, — литературная мистификация; сказка красивая, но — авторская?!