Джонатан Свифт - Путешествия в некоторые отдаленные страны Лемюэля Гулливера сначала хирурга, а потом капитана нескольких кораблей

Я с большим удовольствием дал бы более подробное описание нравов и добродетелей этого замечательного народа; но в недалеком будущем я намереваюсь издать отдельную книгу, посвященную исключительно этому предмету, к ней я и отсылаю читателя.

А теперь перехожу к изложению постигшей меня печальной катастрофы.

Домашнее хозяйство автора и его счастливая жизнь среди гуигнгнмов. Он совершенствуется в добродетели. Хозяин объявляет автору, что он должен покинуть страну. Отчаяние автора при этом известии. С помощью слуги автор мастерит себе лодку. Он пускается в море наудачу.

Я устроил мое маленькое хозяйство по своему вкусу. Хозяин велел отделать для меня помещение по тамошнему образцу в шести ярдах от дома. Стены и пол моей комнаты я обмазал глиной и покрыл камышовыми матами собственного изготовления. Я набрал дикой конопли и приготовил -из ее волокон что-то вроде пряжи; из этой пряжи я кое-как выткал чехол для матраца. На набивку матраца пошли перья птиц, пойманных мной в силки из волос еху. Сами птицы доставили мне очень недурное жаркое. При помощи гнедого лошака, выполнившего самую тяжелую часть работы, я соорудил себе два стула. Когда платье мое износилось, я сшил себе новое из шкурок кроликов и других красивых зверьков приблизительно такой же величины, называемых ннухнох . Из таких же шкурок я сделал очень сносные чулки. Мне удалось подбить к моим башмакам деревянные подошвы, а когда и сами башмаки развалились, я сшил себе новые.

В дуплах деревьев я часто находил мед, который разводил водой и ел со своим овсяным хлебом. Никто лучше меня не познал истинности двух изречений: «природа довольствуется немногим» и «нужда всему научит».

Я наслаждался прекрасным здоровьем и полным душевным спокойствием. Мне нечего было бояться предательства или непостоянства друга и обид тайного или явного врага. Мне не приходилось прибегать к подкупу и лести, чтобы снискать милости великих мира и их фаворитов. Мне не нужно было ограждать себя от обмана и насилия. Здесь не было ни врачей, чтобы вредить моему телу, ни юристов, чтобы разорить меня, ни доносчиков, чтобы за плату возводить на меня ложные обвинения. Здесь не было зубоскалов, клеветников, карманных воров, взломщиков, стряпчих, болтунов, спорщиков, убийц, мошенников. Не было лидеров и членов политических партий и кружков, не было тюрем, топоров, виселиц, плетей и позорного столба. Не было обманщиков-купцов и плутов-ремесленников. Не было чванства и тщеславия. Не было франтов, буянов, пьяниц; не было назойливых, вздорных, крикливых, пустых приятелей. Не было негодяев, поднявшихся из грязи благодаря своим порокам, и благородных людей, брошенных в грязь за свои добродетели; не было вельмож, судей, скрипачей и учителей танцев.

Я имел честь быть допущенным к гуигнгнмам. Когда у моего хозяина бывали гости, его милость любезно позволял мне присутствовать в комнате и слушать их беседу. И он и гости часто задавали мне вопросы и снисходительно выслушивали мои ответы. Отправляясь в гости, хозяин нередко брал меня с собой. Я никогда не позволял себе вмешиваться в разговор и только отвечал на задаваемые мне вопросы. Но мне доставляла бесконечное наслаждение роль скромного слушателя при этих беседах, где говорилось только о деле и мысли выражались в немногих, полновесных словах, где собеседники не перебивали друг друга, не скучали, не горячились, не вступали в ожесточенные споры. Гуигнгнмы полагают, что разговор в обществе следует прерывать краткими паузами. Я нахожу, что они вполне правы, ибо в эти минуты молчания у них рождались новые мысли, очень оживлявшие беседу. Обычными темами этих бесед были дружба, доброжелательство, порядок и благоустройство; иногда — какие-нибудь замечательные явления природы или преданья старины. Очень часто говорили о сущности добродетели и законах разума или обсуждали постановления, которые следовало принять на ближайшем большом собрании. Нередко разговор касался поэзии.

Мое присутствие так же давало обильную пищу для разговоров. Мой хозяин рассказывал друзьям историю моей жизни и описывал мою родину. Выслушав его, они не слишком почтительно отзывались о человеческом роде. Поэтому мне не хочется приводить здесь их замечания. Позволю себе только заметить, что, к моему удивлению, его милость постиг природу еху всех стран гораздо лучше меня. Перечисляя все наши пороки и безрассудства, он указывал на такие, о каких я никогда не упоминал ему. Он догадывался о них, размышляя о том, на что оказались бы способны местные еху, если бы были наделены малой частицей разума. Не без оснований он полагал, что такое животное должно быть презренным и жалким.