Но за пару часов до рассвета Башани поднимал небольшой караван. Это было самое холодное время ночи, когда стужа, казалось, грызла людей сотнями острых зубов. Баинин же, одинаково невосприимчивый как жаре, так и к холоду, невозмутимо вёл своего верблюда вперёд, ориентируясь по одному ему заметным знакам.
И вот солнце появлялось из-за барханов, озаряя пустыню нежным розовым светом. В такие минуты Туум казалась какой-то волшебной страной, о которой рассказывали саррассанские сказки – страной, где золотой песок и самоцветы просто лежат под ногами.
Этот короткий миг Бин любил больше всего. Появившееся солнце довольно быстро прогоняло озноб, поскольку его лучи были горячи уже сейчас. Так что это был восхитительный момент, когда в пустыне Туум было не слишком жарко и не слишком холодно. Увы, он был до обидного короток. Уже спустя полчаса солнце, которое несчастные путники ещё недавно ждали словно чуда, вновь превращалось в жестокого палача, терзающего всё живое раскалёнными иглами своих лучей.
После восхода солнца, который к исходу месяца жатвы был уже довольно поздним, караван двигался обычно не больше нескольких часов. Ближе к полудню, когда пекло становилось нестерпимым, и если до оазиса было ещё далеко, вновь устраивался привал. Башани втыкал в песок бамбуковые шесты длиной около семи футов, и натягивал на них выбеленную шерстяную попону. В этот пятачок убогой тени загонялись верблюды, которых баинин вновь принуждал лечь на песок. Так же как и ночью, путники прижимались к телам верблюдов и укрывались одеялами, но теперь это делалось для того, чтобы спастись от жары. И так они проводили время до вечера, чтобы вновь отправиться в путь.
Уже на третий день Бин ненавидел всех вокруг себя, понимая, что и у остальных, за исключением разве что баинина, в душе клубятся точно такие же чувства. Ехали в гробовом молчании – казалось, что запёкшиеся губы слиплись так плотно, что их можно разрезать только ножом. В горле была словно ещё одна пустыня, не менее знойная и удушливая, а язык ощущался во рту, словно горячий песчаный бархан.
Больше чем спутников, Бин ненавидел только еду. Эти мерзкие баининские лепёшки, словно слепленные из верблюжьего дерьма, никак не хотели жеваться. Лишённое слюны горло было бессильно протолкнуть эти колючие пересушенные крошащиеся кусочки, а воду нужно было беречь. Вода была единственной милостью и благостью в этом аду. Тёплая словно моча, да и на вкус и запах мало чем от неё отличающаяся, она, тем не менее, приносила хоть кратковременное, но облегчение от этих страданий.
Каждый раз, достигая оазиса, и люди и животные тут же бросались к источнику, испросив, разумеется, предварительного согласия у проживавших здесь баининов. Необитаемых оазисов практически не встречалось, а обитатели этих островков спасения требовали хоть и мизерную, но плату за гостеприимство. Впрочем, кого на тот момент волновали деньги?
Обычно, напившись этой слегка солоноватой и всё равно очень тёплой воды так, что та начинала плескаться во впавшем брюхе, четверо друзей какое-то время лежали в спасительной сени пальм на берегу источника. Местные баинины не жадничали в отношении воды и позволяли наполнять мехи под завязку. Бин так и порывался купить ещё больше бурдюков, чтобы обвешать ими верблюдов целиком, но Башани всякий раз отрицательно качал головой. Верблюды и так несли достаточно солидный груз, так что не стоило нагружать их сверх меры. В случае, если хотя бы один из них падёт, это может поставить под страшный удар всю группу.
Бин понимал, что баинину стоит верить в отношении всего, что касается переходов через пустыню. В конце концов, само его существование было подтверждением его компетентности. Башани было за тридцать, и наверняка половину своей жизни он занимался тем, что водил караваны. И если он до сих пор был жив, значит, он хорошо знал, что делает. Башани удавалось достаточно точно рассчитать количество воды таким образом, что её хватало до следующего оазиса, хотя, конечно, мерить её приходилось не галлонами и пинтами, но глотками, а иной раз даже и каплями. Но тем не менее, всякий раз, когда баинин отказывался запастись дополнительной водой, Бину приходилось с огромным трудом сдерживать себя от почти непреодолимого желания вмазать проводнику по морде.
Затем, когда приходила пора покидать благодатную сень оазиса, Бин испытывал новые душевные муки. Он ощущал себя Палоном, царём древних времён, который, как рассказывают жрецы-арионниты, был изгнан из царства Арионна за то, что после смерти постоянно призывал белого бога создать великую армию и пойти войной на Асса. Жидкая, неверная тень чахлых пальм казалась ему желаннее любых богатств. Остальным его спутникам приходилось и того хуже, поскольку, как мы уже говорили, палатийцы были менее привычны к такому климату.
Читать дальше