Взглянув на Ника, художница внутренне ахнула. Она не могла отвести глаз от тела, любовно выстроганного Создателем, отполированного до лоска и затонированного загаром в цвет бронзы. Как же она сразу не разглядела! Как не заметила этого поразительного сходства! Перед ней стоял Святой Себастьян.
В художественном институте Маша писала курсовую работу по иконографии этого святого. Она собрала огромную коллекцию образов: Мантенья, Ботичелли, Рафаэль, Перуджино, Гвидо Рени, Эль Греко, Тициан, Рибера… Но самой Маше особенно нравился Себастьян Гверчино из коллекции родного Эрмитажа.
На картине связанный юноша стоял у сухого дерева, по контрасту с ним – такой живой, такой совершенный в своей цветущей красоте. Прекрасное тело, сдержанный рельеф мышц без подавляющей маскулинности. Драпировка на бедрах. Лицо святого было обращено к небу с выражением недоумения и укора. Как будто бы тот, кому Себастьян безоглядно верил, обманул его, подставил под разящие римские стрелы. Гверчино пожалел своего героя и пронзил его плоть всего одной-единственной стрелой, из-под которой вытекали три тонкие алые струйки.
И вот сейчас Себастьян, живой и невредимый, растираясь махровым полотенцем, вышел из душа и предстал перед потрясенной Машей. То же прекрасное молодое тело со сдержанным рельефом мышц. Та же целомудренная драпировка бедер. Шорты Ника держались не на талии, а на выступающих тазобедренных костях и, казалось, могли упасть при глубоком выдохе. Только лицо было другим. Ник был повзрослевшим Себастьяном. Как будто бы за несколько веков святой возмужал от ценой телесных мук и душевных разочарований. Прежние ювенальные усики превратились в мужественную щетину, темные волосы поседели, а кожа, светившаяся голубоватой белизной, забронзовела под жгучим мексиканским солнцем.
А, может, Маше все это показалось-привиделось, и Ник не имел ничего общего со святым Себастьяном – любимым образом католиков, художников и геев. Но, так или иначе, восторг узнавания пронзил Машино сердце, как римская стрела – грудь святого мученика.
Казалось, Маша раздвоилась: ее цепкий профессиональный взгляд с беззастенчиво ощупывал обнаженный мужской торс. Зато пугливая девичья природа оцепенела перед могучей властью первобытного инстинкта. Страх слишком явно отразился на Машином лице. И Ник недовольно спросил:
– Все еще боишься меня, художница?
– Н-н-нет. Нет, что ты! Просто сегодня я сама не своя. Такой кошмарный день – сплошные нервы. Я сама не знаю, что со мною происходит… Прости.
– Не боишься, а губы трясутся? Ладно, проехали! Если уж нам предстоит вместе провести какое-то время, давай договоримся о правилах общежития.
– Давай, – тихо отозвалась Маша. – Ты – хозяин, диктуй твои правила.
– Ты не ругаешься на меня за неубранные вещи, за воду на полу в душе, ну и все такое прочее. Кстати, предупреждаю, что ночью я могу храпеть, когда на спине сплю. А утром после завтрака ты уходишь из номера минут на пятнадцать и оставляешь меня одного. Годится? А каковы твои условия?
– Ты не трогаешь меня, – тихо, но решительно произнесла Маша.
– Фак! Дурища упрямая! С чего ты взяла, что я вообще хочу тебя трогать? – взорвался Ник. – Клянусь, я не трону тебя, даже если ты сама на меня запрыгнешь. Я с удовольствием выпер бы тебя из своего номера, художница, если б тебе было куда пойти. А так ночью, в чужой стране да еще в этаком наряде ты реально можешь стать жертвой какого-нибудь местного маньяка.
– Прости, но я должна была это сказать. И, пожалуйста-пожалуйста, не ходи в одних трусах. И в шортах тоже. Надень майку, – женщина в Маше все-таки победила художницу!
Ник помрачнел. Было видно, второе условие показалось ему ограничением личных прав и свобод. Он некоторое время недовольно помолчал, но все-таки согласился.
– Хорошо, надену. А петь в сортире можно?
Маша посмотрела с недоумением. Но вид у Ника был абсолютно серьезным, как будто речь шла о вопросе первейшей жизненной важности. Контраст между мизерностью повода и серьезностью реакции был настольно смешон, что Маша невольно улыбнулась.
– Пой, Ник, конечно, пой.
– Но у меня нет слуха. И пою я ужасно!
– Ничего, я потерплю. Ведь это же твой номер!
– Годится, так и запишем. Ты не хочешь лечь спать пораньше? Сама говоришь, нервы и все такое… Ты сильно устала, художница, ложись, отдыхай!
– А ты?
– А я посижу на балконе, пошарюсь в Интернете. Заодно и погоду на завтра узнаю.
Не дожидаясь, пока Ник выйдет, Маша легла на постель в своем нарядном сарафане и накрылась простыней.
Читать дальше