Виктор Джин - Во льдах Никарагуа

Затем, понизив голос, добавила:

– Устраивают обыски средь бела дня, бьют прикладами, а некоторых увозят на окраину города. Ты вообще со своим акцентом никуда не суйся, не попадайся людям на глаза. Я видела: ты делаешь заметки – не пиши на улице. Примут за журналиста – плохо будет.

Мы приблизились к очередному завалу из веток. Мулатка прошла первой через оставленную на тротуаре брешь. На Йоа была футболка с вышитыми цифрами «1979» и облегающие джинсы с высокой талией. Мне нравилась ее подтянутая, жилистая фигура: совсем не похоже, что она рожала.

Я спросил, занимается ли она спортом.

Йоа остановилась и посмотрела на меня:

– Надо спешить, а то магазин закроется: они работают час-два от силы.

Я кивнул и больше не донимал ее расспросами.

Магазин находился на углу, рядом с древним грузовичком Форд, который был еще на ходу. Мулатка сказала, чтобы я оставался здесь, в тени:

– Если поймут, что ты не местный, цены заломят втрое. А то, глядишь, и донесут в полицию.

Я согласился и полез в карман за деньгами, достав пару сотен кордобас . Йоа округлила глаза: мать твою, но ло муэстрас! Не показывай деньги на улице!

Я тут же спрятал купюры.

Она вошла внутрь, растворившись в сенях магазина, а я остался под козырьком – облокотился на прохладную глинобитную стену, чтобы немного остудиться.

В скверике через дорогу я приметил двух латиносов. Они сидели на скамейке, положив на колени зачехленные мачете, и наблюдали за мной.

Затем на улице появился плешивый пес – тот самый, с которым я столкнулся накануне. Он бежал по тротуару с открытой пастью, капая слюной и прихрамывая на заднюю лапу.

Внимание латиносов переключилось на пса. Но, проводив того взглядами, они снова синхронно повернули головы в мою сторону.

А я осторожно косился в ответ. Поля шляп отбрасывали на смуглые лица черную полоску тени, в глубине которой было не различить глаз. Зато солнце ярко подсвечивало черные усы, напряженные губы и худые подбородки.

Глядя на этих латиносов, я поймал себя на мысли, что мне полегчало. Подобное разглядывание незнакомцев помогало забыть о духоте и тягучем, как гудрон, времени.

Наконец вышла Йоа с двумя тяжелыми сумками, и я взялся за лямки, подхватывая. Мулатка отдала мне одну, подчеркнув: так справедливо – каждому по сумке.

Я ответил, что считаю неправильным, когда женщина рядом несет тяжести, поэтому возьму обе.

Она усмехнулась: локо, ненормальный, пошли уже. Но я уперся, пока не добился своего.

Возвращаться с сумками, набитыми крупой, было непросто. В полдесятого утра уже пекло, как в паровозной топке, и от дороги исходил запах топленого асфальта. Каждый блок казался нескончаемым.

Как только мы добрались до дома, я поспешил под прохладный душ.

Хозяйка наотрез отказалась от помощи: ни разобрать продукты, ни с готовкой, ни с уборкой – мол, я ее гость. Но я все равно помог протереть стол.

Затем Йоа на несколько часов ушла из дома.

Я погрузился в записи в блокноте. Но рев сирены вернул меня в знойный никарагуанский полдень: снова выл рупор на здании мэрии.

Глиняная черепица на крыше накалилась, а в дом через открытую дверь летела пыль. Я вышел на лужайку и выглянул сквозь забор на улицу. Порывы ветра, посвистывая, гоняли по тротуару сор и пластиковые пакеты.

Птиц не было, зато мимо пронеслась стайка бродячих псов. Говорят, их по окраинам Леона носятся целые своры: ополоумевшие от пекла, вовсе позабывшие куда и зачем они бегут.

Я обогнул дом и оказался на задней лужайке. Здесь всю траву побило солнцем, а ее кончики пожелтели.

Среди низких кустов агавы я заметил кошку темного окраса. Сидя перед грудой птичьих костей, она водила острыми ушами, глядя на то, как муравьи пытаются утащить ее еду. Когда муравьев собиралось достаточно для того, чтобы сдвинуть с места косточки, кошка проводила лапой, перетягивая их обратно к себе.

Завидев меня, кошка замерла, принюхиваясь к нежданному гостю. Затем косточки перед ней снова пришли в движение и она вернулась к своему занятию.

Поперек лужайки к дому тянулось несколько караванов из муравьев, которые растаскивали опавшие ягоды. Я последовал за ними внутрь дома, затем – в атриум, где сушилась одежда. Там насекомые уходили через фундамент под землю.

Отсюда же начинался другой муравьиный маршрут, который в итоге привел меня в гостиную. Бьеха по-прежнему сидела, слушая радио. Я дошел до кухни. Насекомые здесь ползли по трещине в стене к столешнице, где стояла банка с сахаром. Ее крышка не прилегала плотно, и внутри кишели муравьи.