Сон был экранизацией чужого воспоминания: люди в колясках, слезящиеся старческие глаза, глядящие в небо над Мексиканским заливом. Это два года назад, вернувшись из Флориды, Алка рассказывала про дом престарелых, расположенный в двух шагах от пляжа и сплошь заселенный «нашими» бабушками и дедушками. По вечерам испаноязычные сиделки вывозили русских стариков на променад, и те растроганно аплодировали заходящему солнцу. Проваливаясь в амнезию, я отчетливо видел этих стариков, этот закат…
«Препара эль агуа» [6], – скомандовал Луис. Через несколько минут плиту отодвинули. Снаружи было так же темно, как и внутри. На выходящих из темаскаля опрокидывали по три ушата ледяной воды. Помощницы в серапе, добродушно посмеиваясь, закутывали дрожащих гринго в банные полотенца. «Вот и всё, амигос. Вот такую баню я себе устраиваю где-то раз в две недели. А теперь мне пора репетировать с группой. Если хотите послушать, милости просим».
Группа, состоявшая из пяти человек, репетировала на чердаке, привычно заваленном музыкальными инструментами и черепами животных. Накрапывающая перкуссия и протяжный звук флейты хопи сливались с лаем тысячи псов, которых никто не видел. Щуплый индеец в рваной футболке с логотипом нью-йоркской бейсбольной команды затянул «дорожную песню».
* * *
Через несколько дней, гуляя по колониальному городку в другой части Мексики, я чуть было не угодил под колеса грузовика. Водитель, едва успевший затормозить в последний момент, высунулся из окошка, чтобы обматерить разиню-пешехода. Я поднял глаза на водителя. Беззубый, усатый рот, диковатый взгляд. Рядом сидел парень с длинными косами и металлическими кольцами в ушах. Ребята, это же Луис! Луис! Какими судьбами?.. «А, амигос, вот и вы», – поприветствовал нас Луис, как если бы в этой встрече за тридевять земель от «жилища Синего Оленя» не было ничего неожиданного. И, дружелюбно улыбнувшись, поехал своей дорогой.
В день нашего отъезда из Серебряного города армия черных джипов проехала по пустынным улицам и остановилась у заброшенных шахт. Из джипов выгрузились люди с аппаратурой для фотосъемок, а вслед за ними – выводок топ-моделей в вечерних платьях. На вопросы шестерых любопытных очевидцев люди с аппаратурой удивленно вскидывали брови: «Разве вы ничего не слышали? Ваша деревня получила статус пуэбло махико [7]. Мы устраиваем эксклюзивную фотосессию». Возрождение города-призрака шло полным ходом.
1
В 2005 году Юрий Рытхэу приехал в Нью-Йорк на презентацию английского перевода книги «Сон в начале тумана». Мой приятель устроил ему чтение в Bowery Poetry Club [8]. Увы, официальная часть вечера не задалась: народу пришло совсем мало, разочарованный гастролер провел на сцене меньше десяти минут. Со вторым отделением, кулуарно-питейным, дело обстояло не в пример лучше. Сойдя со сцены, певец Чукотки обхватил обеими руками бокал, наполненный красным вином, и залпом осушил. Мы решили не отставать. Когда разлили по третьему кругу, Рытхэу поднял неожиданный тост за японского писателя Кэндзабуро Оэ: «У него в романе главный герой называет себя поверенным китов. Это мне созвучно. Когда я был маленький, мне рассказывали, что человек произошел от кита. А потом учительница в школе огорошила нас теорией Дарвина. Все, мол, от обезьян. Я, помню, плакал. Прихожу домой, спрашиваю у бабушки. А она мне: “Ну, люди-то разные бывают. Англичане вот – от обезьян. А мы, чукчи, – от китов”. Вот Кэндзабуро Оэ, значит, нас понял».
Хоть сентенция и общеизвестная («одни люди – от Бога, другие – от обезьяны»), тост, связывающий японского классика с бабушкой из Уэлена, мне понравился. Впрочем, что бы ни изрек в тот вечер Рытхэу, мне бы все показалось остроумным и оригинальным. В детстве я зачитывался его книгой «Время таяния снегов»; она входила в число любимых и занимала почетное место на книжной полке – между Василием Яном и Валентином Катаевым. С тех пор прошло почти тридцать лет, и советский школьник, читавший роман о чукотском мальчике Ринтыне, давно стал таким же вымышленным лицом, как сам Ринтын. И все же мог ли я представить себе, что когда-нибудь окажусь за одним столом с автором любимой арктической саги? И не где-нибудь, а в подвале нью-йоркского клуба, жарко натопленном и тускло освещенном, словно яранга, где светильники принято заправлять нерпичьим жиром. Береговые охотники сидят на китовых позвонках, пьют «дурную веселящую воду» и слушают сказки – о вороне Куркыле, о прародительнице Нау или о Романе Абрамовиче. Из чоттагина тянет пронизывающим полярным ветром… У каждого из малочисленных народов Сибири в советское время был свой «пишущий человек», наместник соцреализма в тайге и тундре; но из всех этих народных писателей один Рытхэу оказался настоящим. Он дал голос чукотской йокнапатофе.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу