Александр Стесин - Путем чая. Путевые заметки в строчку и в столбик

Разделить с нами трапезу парни не захотели, однако достали из лодки еще пива и 0,7 коньяка «на всякий случай». А увидев, что компания смешанная, и вовсе расцвели, стали шутить и предлагать девушкам пострелять из охотничьего ружья. «А чё, мы щас быстро в поселок за ружьем сгоняем… Пойдем на ночную охоту».

Пока Макс заряжал ружье, спьяну не попадая шомполом в дуло, Руслан дегустировал фирменный глинтвейн и, клеясь к Наташе, требовал раскрыть ему тайну рецепта. «Да я серьезно, я завтра же сам это дело сварю. Как ты говоришь, яблоко добавить, сахар, чего еще?» – «Баранину, б… добавь, картошку», – издевался Макс. Когда закончилась стрельба «в молоко», было уже утро.

Вырубка, окруженная лесными массивами (с высоты спутниковой съемки она, должно быть, выглядит как монашеская тонзура). Внутри круга – еще один, огороженный забором с колючей проволокой. В центре расположено длинное белое здание в два этажа. На законопаченных окнах – решетки из ржавой арматуры. Открываешь тяжелую чугунную дверь, за ней другую, решетчатую, и попадаешь в узкий коридор. По правую руку оббитые жестью двери в общие камеры, по левую – карцеры. На низкой притолоке гвоздем нацарапано приветствие: «Тюрьма не х… садись не бойся». В одной из общих камер к нарам прикреплена табличка «Mare Tenebrarum» и пояснительная приписка: «Латынь». Белые стены щедро украшены тюремной живописью: огромные цветочные узоры, жутковатые мультяшные персонажи.

В отличие от Ушмы зона в Хорпии действовала до 1987 года. Когда-то последние из политзаключенных досиживали здесь свои сроки на правах «опущенных», как поведал один из «дедушек», известный в поселке по кличке Дед Махно. У Деда Махно мутные глаза и неряшливая длинная борода (через нее и кликуха); одевается по-лагерному: грязная тельняшка, поверх тельняшки – свалявшаяся фуфайка, поверх фуфайки – две спецовки. Интересно, сколько ему лет? Получив первый срок «по мелочовке» чуть ли не в подростковом возрасте, Дед Махно провел в лагерях в общей сложности тридцать девять лет. Да и теперь они со старухой живут в избе, которая по своему интерьеру, страшной грязи и общему ощущению не особенно отличается от бараков. Его любимая история, рассказываемая в духе «скажи-ка, дядя, ведь недаром», – воспоминание о лагерном бунте. «Подожгли ихний барак, а тех, которые выбегали, у входа с заточками поджидали…»

Есть в Хорпии и другие колоритные личности. Например, два Владимира. Один из них, Владимир Б., тоже седобородый дедушка-зэк, родом откуда-то с Западной Украины. Он давнишний знакомый Влада и Наташи, несколько раз помогавший им добраться до отдаленных точек (то на лодке, то на дрезине). Манси Хандыбины принимают его почти за своего. Живет он с сыном Димой, в котором, говорят, души не чает. «Да и вообще добрейшей души человек, – подытожила Наташа, – если не считать того, что на его совести два или три убийства». В то время как жилистые руки Б. прикрепляют что-то к дрезине, Дима, круглолицый рослый увалень, заботливо отгоняет от отца неотвязных слепней.

Второй Владимир – бывший начальник лагеря. Сколько убийств на его совести, никто не знает. В свободное (послелагерное) время он «порешил» как минимум двоих: собственного зятя и какого-то приезжего (возможно, этнографа), ходившего всюду с записной книжкой и тем самым навлекшего на себя подозрение со стороны Владимира Иваныча: дескать, стукачок приехал. Между тем основное занятие бывшего начлага – «охранять режимную территорию», пусть и бездействующую.

– Что же вы тут охраняете? – не понял Влад. – Ведь половину бараков уже разобрали, а вторая половина сгнила, один БУР остался.

– А это ничего, – ответил, дохнув перегаром, «гражданин начальник». – Когда новых начнут пригонять, мы тут быстро всё отстроим.

Последний день пребывания в Хорпии был отведен для «деловых» визитов. Прежде всего надо было повидаться с Плюхами. Плюхерфельд, или Плюха, числится старостой («мэром») Хорпии и Бурмантова. Тетя Валя – его жена. Оба они – уроженцы этих мест, дети спецпоселенцев. Тетю Валю мучил давний, основательно запущенный диабет. Ситуация становилась действительно опасной, и, отдавая себе в том отчет, жена мэра сама обратилась к Наташе за помощью. Вроде бы обо всем договорились, Наташа выхлопотала для нее прием в екатеринбургской клинике эндокринологии, но в назначенный день тетя Валя не приехала. А поскольку телефонной связи на севере Ивдельского района нет, Наташа пребывала в неведении относительно причины вплоть до нашего приезда в Хорпию, когда – еще до визита к Плюхам – мы узнали от местных, что тетя Валя «жива-здорова».