Сергей Сергель - На золотых приисках

Его уровень быстро опускался вниз. Вместе с тем он бился вправо, и правый берег скоро стоял над бушующей водой отвесною стеною. В основании ее залегали золотоносные пески, на них лежал мощный слой турфов, и затем все было прикрыто травяным и моховым покровом и тайгой. Серые и черные корни, как змеи, нависали над водою.

Вода несется у самого подножия стены песков. Мы вытягиваемся в линию у этого подножия и, не жалея сил, кайлим его. Мы стоим по колена в ледяной воде. Брызги окатывают одежду, руки и лицо. Ноги засыпаются песком, по ним перекатываются камни. Плывущие мимо обломки деревьев цепляются за нас сучьями. От напряженной работы делается жарко, по телу льется пот, промокшая же одежда держит испарину, а от нее душно и трудно работать. Ноги же в воде коченеют и немеют от холода.

Но вот песчаный утес совсем навис над нами, готовый каждую секунду обрушиться и похоронить нас под собою.

— Берегись, ребята!—кричит Адрианов.

В брызгах и пене откидываемся мы от обрыва и выбегаем па противоположный берег.

Огромный пласт вдруг отделяется от берегового массива, с момент как будто колеблется—падать, или нет, и затем стремительно валится на бок, заваливая все русло потока.

Вода застопоривается у этой неожиданной преграды, бугрится, зло шипит. Но не надолго. Вот она рванулась в первый попавшийся проход, десятками струй растеклась по пласту—опять вниз несется бурая лавина из песка, камней и леса.

К вечеру таким образом была смыта значительная площадь, и па завтра решено было мыть на бутаре эти обогащенные смывом пески.

С утра двое рабочих заперли канаву, т.-е. закрыли в нее доступ воды из Кундата. Оставлена была лишь небольшая струя для бутары. Эту поставили на промытых смывом песках. Пустили в колоду струю, и работа началась. Одни быстро накладывали заступами пески в колоду, другие пробивали их гребками, сваливали заступами галечник в отвал. Налегали во всю силу, знали, что если золото будет, то и деньги будут, и заработок верный обеспечен. Особенно далась тяжелая накладка песков в колоду. Промывка велась лихорадочно быстро, и поэтому нельзя было мешкать—приходилось безостановочно нагибаться, черпать, бросать и снова нагибаться, черпать, бросать.

Во время перерывов на чай воду пускали мимо колоды и самое колоду заваливали песком, чтобы кто-нибудь не соблазнился возможными на дне ее золотинами (самородками).

Когда было пробито, считая тачками, свыше полуторы сотни их, Петр Иванович прекратил работу.

— Снимайте, Трофим Гаврилович.

Адрианов уменьшил струю и осторожно начал смывать последние остатки песков. Среди них зачернел шлих. Все с напряженным вниманием следили за руками работавшего.

Дно колоды почти очищено от песка. Шлих сгребается в одну кучку.

Струя воды еще ослабляется. Последняя, осторожная промывка.

— Нет золота,— брякает сумрачно Никита.

Я не решаюсь посмотреть на Петра Ивановича.

Адрианов криво и жалко улыбается. Дрожащими руками отделяет с помощью магнита щепотку мелких зернышек от шлиха, сгребает ее на железный исачек и исачек ставит на горячие угли. Золото обсыхает. Прикидывает на разновесах — сорок пять долей.

Это быта гром и молния с безоблачного неба, Это обозначало тягостные разговоры с рабочими, недоедание, унижения, мучительное искание выхода.

После бурного и дождливого дня тучи расходились. Ширилась ясная, холодная голубизна, начинавшая с краев зеленеть. Из-за потемневших гор упал на бутару последний золотой луч. Надвигались холодный вечер и еще более холодная ночь. Между тем все промокли, и надо было сушиться. Смен не было.

Затрещал яркий костер. Кто сушил промокшие белье и одежду прямо на себе, приближая к горячим извивам пламени то спину, то грудь, то ноги. Иные снимали с себя рубахи, сушили их над огнем и затем, надев, тем же порядком принимались за сушку штанов и портянок. От всего этого кругом костра стояло облако испарений.

Петр Иванович с Адриановым сидели невдалеке на сваленной пихте. Петр Иванович сразу осунулся. Он сидел вытянувшийся, застывший, как будто увидел что-то поразительное и ужасное. Немного спустя на том же месте сидел состарившийся больной человек. Он сгорбился, голова его была опущена на ладони рук.

— Что же будем делать завтра? — спрашиваю Адрианова, укладываясь спать на татарской постели.

— Не знаю. Думаю об этом.

— Утро вечера мудренее, — сказал Иванов.

Его голос был бодр, на лице светилась улыбка. Что ему эта неудача? Он был здесь не ради золота и радовался свободе, синему небу и бурному пульсу жизни.