Александр Берзан - Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь

Я не шевелюсь – мимо моего лица, как на параде, в бешеном напряжении проходит птичья эскадрилья…

– Восемнадцать… – наконец, я запоздало киваю головой, продолжая заворожённо смотреть вслед чёрно-белому мельтешению.

– Красиво как! Сила и мощь…

Моя рука, сама, тянет из кармана полевой дневничок. Большой крохаль – как гусь, это самая крупная утка на Кунашире…

– Ке-ке-ке-ке!

Уже перейдя речку по перекату, далеко позади, мы слышим короткие, пронзительные и такие неприятные для человеческого слуха, скрипучие крики большого пегого зимородка. Я злорадно усмехаюсь в бородку: «Зимородок!.. Хм! Проснулся… Визжи, теперь, хоть тресни! Мы уже уходим с речки!».

Скоро, мы выходим к ольховнику Банного ручья. Это – совсем рядом с нашим домом. Можно сказать – наши задворки…

На снегу, между обширными проталинами, мы, ещё издали, замечаем след медведя. Подойдя, останавливаемся над ним. Я достаю рулетку и приседаю…

– Передняя лапка – четырнадцать сантиметров. Средний, взрослый медведь.

– Ага! – соглашается Казанцев, – Уже не трёхлетка, но и не матёрый.

Этот медведь сильно накрутил, кормясь по проталинам, под ольховником.

– Кормился, – киваю я на покопки.

– Вот же, какой! Не боится! – в свою очередь, кивает на наш дом Казанцев, – Здесь – метров сорок!

– Ну… – прикидываю я и оправдываюсь, – Он ходил вчера вечером, по темноте. Поэтому и не боялся.

Присматриваясь к медвежьим следам, мы шагаем по ольховнику. Чёрная грязь сочно чавкает под нашими сапогами…

– Тридцать восемь покопок лизихитона! – радуюсь я своей арифметике, – Он поел вполне прилично!

– Всё! Конец кормёжке, – через минуту, оглядываюсь я вокруг, – Ладно, пошли дальше, к Ночке…

По голым сейчас, от лопухов, просторам повсюду из земли торчат вечнозелёные, груборебристые листья. По своей фактуре, они напоминают жёсткие листья бамбука, но только, эти – тёмно-зелёные.

– О! Кремастра!.. Серёж! Смотри! – подзываю я напарника, – Кремастра изменчивая! Из орхидных. В июле цвести будет. Кистями крупных, тёмно-красных колокольцев!

– Значит, орхидея? – улыбается Казанцев, – Сколько её! Она, здесь, повсюду растёт!

– Ага! – я наклоняюсь и трогаю пальцами ребристый, грубый лист кремастры, – Старая знакомая…

Мы подходим к тёмной, сплошной стене хвойника. Здесь идёт медвежья тропа, к Ночке.

По медвежьей тропе, мы шагаем через обширный массив хвойника…

Напрямую перевалив через распадок Ночки, мы выходим в точно такой же, как на нашем Банном ручье, сырой ольховник. Здесь повсюду темнеют проталины, блестят на слепящем глаза, ярком солнце, лужи талой воды. Но, большая часть здешнего ольховника – пока, скрыта под снегом…

Вот, впереди, сквозь переплетение веток ольховника, серебрится розлив подпруженного ниже снежной плотиной, ручья. Мы – не выбираем. Мы бредём, в своих болотных сапогах, напрямую…

Передо мной, в воде, у снежного заберега, покачивается студень лягушачьей икры. По колено в холодной, талой воде, я наклоняюсь и удивлённо разглядываю кладку лягушки.

– Серёж! Иди, посмотри! – окликаю я, вильнувшего чуть в сторону, напарника, – Лягушачья икра! Ещё заморозки будут, да и метель может сорваться! Снег ещё, кругом лежит! А, лягушка – уже отметала!

– Тут – она сама лежит! – отзывается тот, – Дохлая!

Я бросаю разглядывать кладку и бреду, по затопленному ольховнику, к Сергею… На снегу, разбросав в стороны все четыре лапки, без движения, лежит дальневосточная лягушка. Казанцев трогает её веточкой: «Что, это, она? Дуба врезала…». В ответ, я недоумённо пожимаю плечами: «Не знаю!». Мы шагаем дальше…

По густому, хоть и голому сейчас, ольховнику, сразу за прудиком, наследил медведь.

– А, медведь – хорроший! – уважительно киваю я на следы от когтистых лап, на снегу.

– Ага! – соглашается Казанцев, – Не мелочь пузатая.

Глубокие отпечатки медвежьих лап и там и тут, красуются на мокром, весеннем снегу. След очень свежий, просто горячий! Стараясь не шуметь, мы осторожно шагаем по следу…

Я не забываю считать покопки.

– Этот медведь кормится только лизихитоном! – приглушённо говорю я, – Вот! Эта покопка – уже шестидесятая!

– Вот, это, да! – озадачивается Сергей, – Сколько же, ему, надо?

– Не знаю, – признаюсь я, всматриваясь в заснеженный ольховник впереди нас, в надежде увидеть среди частокола тонких стволиков тёмную фигуру медведя, – Мы ещё только собираем информацию. Ещё работать и работать, прежде чем будем знать.