На Ботоголе жизнь по-своему наладилась, выработался особый, ставший привычным ритм, реже вспоминалось об одиночестве, оторванности от цивилизации. Иногда на рудник заезжали охотники, ссыльные, сойоты, буряты, и всех Алибер встречал как желанных гостей. Летом он занимался… садоводством. Да, рядом со своей виллой, там, где не рос даже выносливый «сибиряк» — кедровый стланик, он разбил крохотный садик, точнее, цветничок. С восточной, видимо наиболее безветренной, стороны, домика росли и цвели у него обитатели низкогорий: желто-оранжевые огоньки, синие акониты, белая чемерица, соссюрея, астры и даже лилия-саранка, выбрасывающая среди лета крупные красные цветы. Эти своеобразные цветоводческие опыты Алибера подтверждают, что не высота, а незащищенность от ветра в зимнюю и особенно весеннюю пору является главной причиной скудности растительного мира на вершинах гор Южной Сибири.
Появились у Алибера в округе любимые места; у излучин рек он поставил красивые беседки. Немало времени проводил он на Охоте — стрелял диких коз, кабанов, северных оленей, изюбрей. Время летело незаметно, и Алибер перестал волноваться, нервничать; он жил и работал спокойно, методично.
И вдруг все рухнуло. Именно рухнуло. Иначе невозможно оценить происшедшее. Графит кончился. Казавшееся неисчерпаемым гнездо выработалось. Дальше шли плотные сиенитовые породы, в которых лишь с большим трудом удавалось обнаружить слабые признаки графита.
Это произошло в 1853 году.
Более жестокого удара судьба не могла нанести Алиберу. Шесть лет почти нечеловеческих усилий, одиночества, заброшенности, шесть лет самозабвенной веры в успех, шесть лет риска, который стоил ему почти всего состояния, — и вдруг крах!
Что пережил Алибер, вообразить почти невозможно. Снова и снова спускался он в шахту, обследовал выработки, не зная, что предпринять. Ближайшие помощники Алибера, которым успели опостылеть и ледяной голец, и не сулящая прибыли работа, советовали все бросить и возвращаться в Иркутск. Но они работали ради денег, а первостатейный купец пытался воплотить в жизнь свою мечту.
И Алибер принял решение, которое могло прийти либо в минуту помешательства, либо в минуту озарения.
Он приказал долбить сиенит, чтобы разрушить перемычку, отделяющую верхнюю, уже выработанную часть жилы от нижней. Какова мощность этой перемычки — метр или сто метров, Алибер знать не мог. Но он не внял голосу здравого смысла, он потребовал, чтобы его помощники перешли от ненужных советов и рассуждений к делу, а если они не верят ему, если они не хотят работать, он их не задерживает, он найдет людей, которые пойдут с ним до конца.
И вновь в глубине шахты зазвучали взрывы.
Алибер, посуровевший, еще более замкнувшийся в себе, почти не выходил из шахты. Лишь вечером, измучившись за день, он отправлялся по ровной, выложенной плитами дороге на Крестовую вершину, в часовню, которой никто, кроме него, не пользовался, потому что он был единственным католиком в округе. Предзакатные лучи солнца, преломляясь в цветных оконных стеклах, создавали совершенно Особое, неповторимое освещение внутри часовни, и Алибер, этот человек с несгибаемой волей, погружаясь в золотистый полумрак, наивно возносил молитвы своему католическому богу, прося у него помощи. Но он не только молился, он отдыхал. В полной тишине, при странном, нездешнем освещении Алибер находил успокоение среди дорогих ему вещей. И главный алтарь с портретами католических святых, и богато переплетенное Евангелие, покрытое розовой тафтой, украшенное кружевами и гретами, и хромолитографические копии двух картин XIV века на библейские сюжеты — все это было своим, дорогим, связанным с семейными традициями, все это облегчало самовнушение, придавало силы для продолжения почти безнадежного предприятия.
3 февраля 1854 года очередным взрывом в боковой Мариинской выработке выбросило на дно шахты вместе с кусками сиенита графитовые обломки. Их принесли Алиберу. Он взял обломок и… глазам своим не поверил: это был великолепный, ни в чем не уступающий борроудельскому графит, именно такой, о котором мечтал Алибер.
Так случилось невероятное.
В честь боковой Мариинской разведки и весь рудник — уже не воображаемый, а настоящий — получил название Мариинский.
Но удача была слишком велика, слишком неожиданна, чтобы так просто поверить в нее. Алибер срочно упаковал лучшие образцы графита и поскакал в Иркутск, чтобы подвергнуть его лабораторному анализу. Когда тщательный анализ подтвердил самые смелые предположения Алибера, первостатейный купец, геолог и астроном-любитель сделал доклад в Сибирском отделении Императорского русского географического общества.
Читать дальше