Игорь Забелин - Встречи, которых не было

Что Алибер был человеком с незаурядными способностями — это истина, не требующая доказательств. Но все-таки я сам не верю в некоторые детали только что приведенного рассказа о его ослепительной юности.

Мне лично кажется, что Алибер действительно прошел коммерческую школу в Англии, но в более позднем возрасте. Я убежден, что именно там у него возникла мысль переселиться в Россию и заняться торговлей мехами — крючок, на который попадалось множество иностранцев начиная с XVII века и даже раньше. Видимо, он полагал, что именно в России сможет с наибольшей пользой проявить свою бьющую через край энергию и выгодно вложить капиталы, хотя вся его дальнейшая жизнь показала, что он не относился к числу беспардонных стяжателей. Что он прибыл в Финляндию в шестнадцатилетнем возрасте, в это верится слабо, но давайте удовлетворимся тем фактом, что он все-таки прибыл туда.

В тихом и чистеньком финском городке, официально именовавшемся тогда по-шведски Тавастгус, он задержался, наверное, ровно столько времени, сколько потребовалось ему, чтобы превратиться в тавастгусского первостатейного купца, на что, заметим в скобках, требовались немалые средства. Затем он переехал в Петербург и там приобщился к меховой торговле.

Я лишен возможности разложить дальнейшие события по хронологическим полочкам. Но, затевая различные коммерческие мероприятия, молодой первостатейный купец, как видно, нередко попадал в крайне затруднительное материальное положение. Во время одного из таких кризисов неотчаивающийся француз встретился с семьей Пермикина — известного русского искателя самоцветов, главным образом нефрита и лазурита, знатока Сибири, и в частности Саян. В семье Пермикиных Алибер начал свою службу парикмахером (1), а потом сделался учителем французского языка. Разумеется; он менее всего собирался удовлетвориться такого рода деятельностью, каким-то способом сумел поправить свои финансы и снова бросился в бой. Молодой Пермикин, надо полагать, заинтересовал Алибера Сибирью, той самой страной, которая поставляла на европейский рынок драгоценные меха. Но заинтересовал он его не столько мехами, сколько горным делом И, между прочим, золотопромышленностью.

В Сибирь Алибер впервые попал, видимо, в 1844 году, отправившись туда закупать меха. Он не ограничился закупкой мехов и вложил довольно крупные средства в золотую промышленность. Там, в Восточной Сибири, окреп интерес француза к далекой стране, столь непохожей на его родную Францию. Не приходится сомневаться, что он выезжал из Иркутска в тайгу, побывал на берегу замерзшего, укутанного льдом и снегом Байкала. Колоссальные просторы дикой, необжитой страны, могучие горные хребты, заросшие вековой тайгой, Ангара, не застывающая даже в лютые морозы, слухи о богатствах, сокрытых в горах, — все это, разумеется, не могло не произвести впечатления на пылкого сердцем, но холодного умом Алибера. Романтика скитаний и коммерческий расчет — вот две причины, надолго привязавшие его к Сибири. Горные богатства… Я уверен, что Алибер не только слышал о них, что он видел самородки золота, темно-зеленые валуны нефрита, отливающие металлом темные куски графитовой руды, найденные в реках…

И тут мы подходим к одной из самых загадочных страниц в жизни Алибера. Проведя несколько месяцев в Сибири, он неожиданно забросил свои коммерческие дела, на перекладных покатил в Петербург, а оттуда за границу.

По словам самого Алибера, он «с давнего времени» вникал в дела карандашного производства. Чем был вызван этот интерес, на что рассчитывал первостатейный купец, все более увлекаясь идеей самому заняться добычей графита, объяснить нелегко, но можно попробовать. На первый вопрос отчасти отвечает сам Алибер: интерес к карандашной промышленности подогревался кризисом, который переживала эта столь необходимая отрасль в то время.

В течение нескольких столетий чуть ли не монопольным поставщиком высококачественных карандашей была Англия. Еще в 1565 году в Англии открыли вскоре ставшее знаменитым Борроудельское месторождение графита в графстве Камберленд. Карандаши, изготовлявшиеся фирмой Брокмана, приобрели всемирную известность и фактически не знали конкуренции. Англичане чрезвычайно ревниво относились к репутации своей карандашной промышленности и следили, чтобы борроудельский графит не попадал на предприятия иностранных фабрикантов; вывоз его в естественном виде был строжайше запрещен, и на мировой рынок поступала только готовая продукция — карандаши Брокмана.