Теодор Шумовский - По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Этот энциклопедический свод по объему почти равен во­семнадцати первым поэмам Ахмада ибн Маджида, вместе

39

взятым (177 рукописных листов против 186). В отличие от них он писан прозой, оживляемой 140 стихотворными вклю­чениями; часть из них — отрывки из произведений знамени­тых и малоизвестных поэтов ближневосточного мира, другая принадлежит самому автору. Не случайно избран прозаиче­ский стиль письма: сказались тут углубленный подход к теме, не позволяющий укладывать строго прециозные, технически и терминологически насыщенные описания в прокрустово ложе стиха, а с другой стороны, и возраст пишущего, когда с годами ход мысли обычно тяжелеет, неприметно и необра­тимо, легкие крылья рифмы теряют упругость; житейские наблюдения, философские раздумья, рассыпанные в тексте, тоже требовали спокойной формы. Но нет-нет да и вспомнит­ся охладевшему сердцу первая любовь (из книги мы знаем, что в молодости Ахмад ибн Маджид увлекался стихосложе­нием не на одни морские темы) — и вбегает в суховатый текст поэтическая вставка, подчас в неожиданном месте.

Содержание главного произведения арабского мореплава­теля сложно и разнообразно — это нам показал уже перечень разделов; выдающийся знаток морской литературы Востока Ферран с полным основанием назвал «Полезные главы» самой зрелой и яркой работой нашего автора, отмечая в числе прочих достоинств то, что, например, лоция Красного моря в «Главах» не имеет себе равных в европейской литературе. Для нас важно, что кроме огромного количества практиче­ских указаний по судовождению, показывающих уровень мор­ских знаний в халифате, но в значительной мере лишь раз­вивающих материал частных лоций, в книге Ахмада ибн Мад-жида имеется скрупулезно разработанная теоретическая часть — зрелый плод знакомства с разнообразной литерату­рой, собственных наблюдений и размышлений, то, что со­ставляет принципиальное отличие главного труда его жизни от цикла более мелких поэм. В большинстве глав отступления от стиля технического руководства вкраплены фрагментарно, первая — занята ими целиком.

Здесь развернута широкая картина последовательного развития навигационных знаний в том виде, как представлял себе это мусульманский автор, воспитанный в мире канонов господствовавшей тогда догмы. Читатель в XX веке снисходи­тельно усмехается, читая, что первым из мореплавателей был Ной, спасавшийся от всемирного потопа на первом сред­стве передвижения по воде — утлом ковчеге. Но если за средневековым писателем видеть не книжную фигуру, а живо­го человека, то оправданны самые иррациональные его пред­ставления, тем более что и сейчас мы далеко не все еще знаем и часто находимся в плену традиций или преподанных

40

нам новейших наукообразных догм. В большей степени позна­вательно ценен и для нашей темы интересен материал текста, относящийся непосредственно ко времени арабского, точнее, аббасидского халифата.

В материале этом самое важное — имена и характеристи­ки деятельности предшественников автора. Список мореплава­телей с побережий халифата благодаря книге Ахмада ибн Маджида резко возрастает, и за каскадом имен все отчетливее проступают черты сложившейся системы. Мухаммад ибн Ша-зан, Сахл ибн Абан и Лайс ибн Кахлан — первые, кого помещает в этом списке арабский мореплаватель. Они — «со­чинители, не слагатели», т. е. пользовались материалом из вторых рук, не добывая его личным опытом; они водили суда лишь в акватории Персидского залива, предпочитая прибреж­ное плавание, и не отваживались выйти в открытое море; они — «сочинители, а не испытатели». Так, они описывали режим плавания у побережий «подветренных» стран, лежа­щих к востоку от мыса Коморин в Индии, и даже в китай­ских водах, однако приводимые сведения заимствовали из более ранних источников. Но при всем том они — поэтическая душа Ахмада ибн Маджида неравнодушна к игре слов, а имя одного из триады означает «лев» — должны быть названы «тремя львами моря»; сам пишущий — лишь их продолжа­тель... «Преемник начинает оттуда, куда дошел предтеча, и мы почтили их науку и сочиненье, прославили их способность — да осенит их милость божья! — сказав: „...я — четвертый после этих трех"». Благородство многое пережившего челове­ка сквозит здесь в каждом слове. Когда эти слова писались, перед глазами водителя судов, рано начавшего трудовой путь, одна за другой вставали картины опасных переходов по морю и думалось, что не всякому под силу тревожный жребий морского труженика, но уж кто не ушел с палубы, тот мечен высшей пробой человеческой; чужие заслуги способен оценить лишь имеющий их сам. Однако уже первые слова приведенной фразы подразумевают идею развития, движения знаний и приемов по восходящей линии, преемник — отнюдь не меха­нический подражатель: «Но часто в той науке, которую мы первыми создали в отношении открытого моря, один листок по своей убедительности, достоверности и полезности, способ­ности верно водить суда и указывать им путь стоит большей части того, что они сочинили». «Четвертый лев» знает себе цену; он не страдает идиотской болезнью ложной скромности, убившей так много талантов, рассеявшей саму память о них. «После моей смерти придет час, когда люди оценят каждого из нас». Тексты Ахмада ибн Маджида, даровавшие имени своего создателя долгую жизнь, оправдывают его высокое