Алексей Митрофанов - Большая Полянка. Прогулки по старой Москве

– Да, есть такой же, – согласился Орлов.

– Потемкину-то дают за то, что города берет, а тебе, видно, за то, что дураков в лоб щелкаешь, – вдруг выдал Нащокин.

И, как вспоминают современники, едва остался жив.

Когда же своенравному хозяину надоедали посетители, граф предпочитал не церемониться. Он выходил на середину сада, трубач трубил особенный сигнал, после чего щедрый хозяин выкрикивал одно лишь слово: «Вон!» И гости разъезжались.

Нравились Орлову и воздушные шары. В газетах того времени частенько появлялись объявления соответствующего характера. Например, о том, как некий Александр Терци, «прусского короля привилегированный гимнастический художник», запустил в графских владениях «аэростатический воздушный шар», который «плавал над Москвою очень долго в виду всех жителей, удостоился от почтеннейшей публики лестного одобрения».

Орлов со временем состарился. Он снова был московской достопримечательностью, но уже совсем иного плана. Александр Иванович Герцен писал: «На другом краю Москвы, недалеко от Донского монастыря, во дворце, окруженном садами, доживал свой век… живой памятник екатерининских времен».

Речь шла как раз о Чесменском.

* * *

В 1808 году курьезный граф скончался. Хоронили его, как в то время говорили, всей Москвой. Хотя официальный траур и не объявлялся. Китовые скелеты определили в университет, все остальное перешло к дочери Анне Алексеевне.

Разумеется, графиня продолжала хлебосольные традиции отца. По воспоминаниям Е. П. Яньковой (записанным ее любезным внуком Д. Д. Благово и известным среди краеведов как «Рассказы бабушки»), новая хозяйка тоже щеголяла роскошью: «Стол был накрыт очень богато, все было из серебра, приборы золоченые, а десертные ножи и вилки золоченые с сердоликовыми ручками. Графиня за стол сама не садилась… сама во время стола все ходила и всех приветствовала; на хорах была музыка, везде премножество цветов».

Но сад, увы, пришел в упадок, и упомянутый уже Загоскин вспоминал: «Порядочные люди боялись в нем прогуливаться и посещали его очень редко. Тогда этот сад был сборным местом цыган самого низкого разряда, отчаянных гуляк в полуформе, бездомных мещан, ремесленников и лихих гостинодворцев, которые по воскресным дням приезжали в Нескучное пропивать на шампанском или полушампанском барыши всей недели, гулять, буянить, придираться к немцам, ссориться с полуформенными удальцами и любезничать с дамами, которые по изгнании их из Нескучного сделались впоследствии украшением Ваганькова и Марьиной рощи. На каждом шагу встречались с вами купеческие сынки в длинных сюртуках и шалевых жилетах, замоскворецкие франты в венгерках; не очень ловкие, но зато чрезвычайно развязные барышни в купавинских шалях, накинутых на одно плечо, вроде греческих мантий. Вокруг трактиров пахло пуншем, по аллеям раздавалось щелканье каленых орехов, хохот, громкие разговоры, разумеется, на русском языке, иногда с примесью французских слов нижегородского наречия – „коман ву партеву“, „требьян“, „бон жур, мон Шер“. Изредка вырывались фразы на немецком языке, и можно было подслушать разговор какого-нибудь седельного мастера с подмастерьем булочника, которые, озираясь робко кругом, толковали меж собою о действиях своего квартального надзирателя, о достоверных слухах, что их частный пристав будет скоро сменен, и о разных других политических предметах своего квартала. С изгнанием цыганских таборов из Нескучного и уничтожения распивочной продажи все это воскресное общество переселилось в разные загородные места, и в особенности в Марьину рощу».

А про саму хозяйку ходила пушкинская эпиграмма:

В конце концов, Орлова продала свои владения за 800 рублей царю. Вместе с «лабораторией или квасоварней и баней людской, каменное в один этаж строение со сводами, длиною на восьми саженях», «каменной кузницей со сводом, и при ней жилья, длиною на семи саженях один аршин и четырнадцать вершков», «беседкой египетской деревянной ветхой на каменном фундаменте, длиною десять сажен, внутри оштукатуренной, а снаружи обшитой тесом, покрытой железом» и прочими объектами, принятыми титулярным советником Гурьяновым по специальной описи.

* * *

Рядышком с орловскими владениями были владения Голицыных. И, если Алексей Григорьевич (как и его наследница) символизировали хлебосольство и радушие, то голицынская слава была совсем иной. Эта земля принадлежала им с семнадцатого века, и хозяева держались за нее как за главнейший из фамильных раритетов. В частности, когда главнокомандующий города Москвы князь Прозоровский (а занимал он эту должность в конце восемнадцатого века) просил Голицына продать участок под больницу, князь отвечал ему, что «он сам и его семейство пристрастны к тому месту, по неимению ближайшей подмосковной и другого загородного дома, и берегут его, как сокровище, от прадедов к ним дошедшее, и намерены кончить там и век свой, по обычаю Русских дворян».