Луи Жаколио - В стране чудес

влажную пыль на роскошные цветы и освежает их в знойный полдень. А в садах порхают горлинки, зеленые голуби, воробьи с черными головками и желтыми грудками, попугаи всех цветов и оттенков, начиная с больших ора— белых, красных, лиловых или синих— и до маленьких зеленых попугайчиков, и все это пернатое население щебетало, пело, перекликалось, перепархивая с ветки на ветку.

— Видел ли ты там священных животных? — спросила Берта.

— Да, я видел трех быков, посвященных божественной троице: Браме, Вишну и Шиве. Они жили во дворе главной пагоды Бенареса, но раз-

гуливали без всякого присмотра по базарам города и питались овощами с лотков торговцев, которые не смели им отказать в пище. Законом

воспрещается не только мучить священных животных, но даже дразнить их. За ними ухаживают, прекрасно их кормят и поят. Они слоняются по

окраинам города, отдыхают среди рисовых полей или в огородах, эти раскормленные ленивые животные только мешают всем, но прогнать их никто не решается: индус должен терпеливо ожидать, пока священному быку будет угодно подняться и уйти добровольно. Правда, мусульмане и парии

мало стесняются со священными животными: они их просто гонят палками. А зачастую, в безлунную ночь, когда никто не видит, они преспокойно

уведут животное и в укромном уголке перережут ему горло. Такой случай был при мне в Бенаресе, и с заподозренным в убийстве парием не церемо-

нились: его по-просту безжалостно убили.

— Какой ужас! — перебила рассказчика сестра, — расскажи о чем-нибудь менее страшном, Андре, — попросила она его.

— Интересны обычаи, сохранившиеся с незапамятных времен в Бенгалии. Мне рассказывали, что в Бенаресе был объявлен Дурно по случаю

одного распоряжения английского генерал-губернатора Калькутты.

Дурно — один из старейших обычаев Индии, и прежде к нему относились с большим почтением. Вот в чем он заключается. Когда кредитор

ничего не может получить с богатого и влиятельного должника, или если какой-нибудь бедняк видит, что ему не выпутаться из когтей своего

кредитора, то ему остается Дурно.

Он посыпает себе пеплом голову, надевает траурные одежды и отправляется на главную площадь, восклицая: — Я объявляю Дурно против такого-то!

С этого момента он не должен ни есть, ни пить, пока не добьется справедливости.

Если его противник допускает, чтобы он умер в таком состоянии, то толпа устраивает жертве торжественные похороны и принимает на себя

месть за нее.

Враг умершего объявляется народом вне закона, ему отказывают в рисе, в воде, в огне, никто не хочет с ним сноситься, он извергнут из

общества, и убить его считается добрым делом, так как таким поступком уничтожается нечистое существо.

Власть этого обычая такова, что каждый, против кого объявлен Дурно, должен уступить, так как смерть того, кого он преследовал, является

сигналом неминуемой смерти его самого, если даже он уедет или окружит себя самыми верными, самыми бдительными слугами, — все равно,

рано или поздно его найдут дома в кровати, или де-нибудь на краю дороги с кинжалом в сердце.

Несколько лет тому назад генерал-губернатор Калькутты издал приказ, который обязывал мусульман убивать коров и быков, мясом которых

они питаются, на берегу Ганга, с тою целью, чтобы внутренности и кровь убитых животных тотчас же уносились водами реки.

Весь Бенарес страшно возмутился: неужели позволят „неверным" так осквернить „священную" реку!.. Если только это допустят, то Бенарес пе-

рестанет быть священным городом...

Обратились к генерал-губернатору со смиренной просьбой отменить приказ.

Но тот даже не удостоил ответом.

Сейчас же образовываются группы, выбирают депутатов и шлют в Калькутту... Но депутация возвращается, не добившись ничего.

Тогда все население грозит губернатору объявить против него Дурно.

Тот лишь рассмеялся, но скоро пришлось мистеру Джону раскаяться в своем упорстве.

В одно утро все население Бенареса (свыше пятисот тысяч душ) вышло на улицы в траурных одеждах: и все расселись на земле против своих

жилищ, восклицая:

— Я объявляю Дурно против губернатора Калькутты и мусульман, убийц животных.

В одно мгновенье остановились все дела, все лавки закрылись, путешественники, а в особенности мусульмане, спешно бегут из города... В течение двадцати четырех часов никто—ни мужчина, ни женщина, ни ребенок не позволили себе отступить, никто не ел, не пил и не спал.