Андрей Ланьков - Быть корейцем – Корё Сарам

Однако эти расхождения носят, скажем так, стилистический характер. Разумеется, есть между двумя направлениями и расхождения политические. Правый истэблишмент стремится сохранить неплохие отношения с США. Это, впрочем, не мешает манипулировать заокеанским союзником, а время от времени – и заявлять о моральном и интеллектуальном превосходстве корейцев над «Западом» (под которым имеются в виду именно США). Левые же националисты с самого начала включили «американский империализм» в число главных своих врагов.

Однако в целом обе ветви корейского национализма, несмотря на их постоянную и ожесточённую полемику, на сторонний взгляд выглядят на удивление похоже. Различия касаются, скорее, стиля, деталей и некоторых вопросов политической тактики.

В результате в современной Южной Корее создалась ситуация, когда национализм является неизбежным составляющим любого «идеологического пакета». При всех разногласиях, и корейские левые, и корейские правые, и корейские центристы являются националистами, причем националистами, по европейским меркам, весьма и весьма радикальными. Это не означает, что в Корее совсем нет критиков националистического дискурса. Они есть, но представляют они только самих себя. {с.466 – с.467}

В то же время, есть и факторы, которые делают корейский национализм менее «токсичным», менее ощутимым для не-корейцев.

Во-первых, все «традиционные враги» корейских националистов находятся за пределами страны (и, по большому счету, за пределами досягаемости). Главными злодеями в корейском националистическом нарративе являются японцы. Для левых в роли «злодеев» выступают также американцы и «Запад» в широком понимании (Россия в этот «Запад», в общем, входит, но заметной роли в нем не играет). Понятно, что никакого существенного вреда ни японцам, ни американцам корейские националисты причинить не могут – они не в состоянии даже всерьёз им досадить.

«Внутреннего врага» корейские националисты не имеют. Корея является однонациональной страной, в которой нет национальных меньшинств. Единственным исключением является небольшая китайская община. Ее члены в последние десятилетия подвергались серьезной дискриминации и были в конце концов «выдавлены» из Кореи (за последние 40 лет численность китайской общины за счет эмиграции сократилась в пять раз, со 100 до 20 тысяч человек). Однако при всем желании корейские националисты не могли объявить местных китайцев – малочисленных, бедных и малообразованных – серьёзным «внутренним врагом».

Другим смягчающим фактором являются тесные связи между корейской элитой и США. В настоящее время за границей обучается около 150 тысяч южнокорейских студентов. Большинство из них находится в США и иных развитых странах Запада. Очень заметная часть южнокорейской деловой, интеллектуальной и политической верхушки училась или стажировалась на Западе. Эти люди не выступают против националистических мифов открыто – во-первых, это опасно для их собственной карьеры, а, во-вторых, сами эти мифы, глубоко укоренившиеся в массовом сознании, по большому счету, выгодны истэблишменту. Однако выпускник Гарварда или Принстона, как правило, не может искренне верить в те байки, которые рассказывают ко {с.467 – с.468}рейские националисты – даже если он считает за благо не обсуждать подобные вопросы публично.

Реинтерпретация и фальсификация истории – важная часть любого национализма. Корейский – не исключение. При это националистические концепции истории на удивление неоригинальны. Националисты повторяют друг друга, сами о том, как правило, не подозревая. Исторические мифы корейского национализма достаточно стандартны и во многом напоминают мифы национализма российского.

Миф об исключительной древности этноса. Все корейцы хорошо знакомы с формулой «пятитысячелетняя история Кореи». Формула эта давно уже стала стандартной, и воспроизводится совершенно автоматически. Любой кореец знает, что история его страны началась пять тысяч лет назад.

В действительности, первые протокорейские государства возникли лишь в III-IV вв. н.э., то есть чуть более полутора тысяч лет назад. Если считать протокорейским и государство Древний Чосон (предположение отчасти обоснованное, но всё-таки недоказанное, так как никаких этнолингвистических данных о Древнем Чосоне не сохранилось), то его историю корейской государственности можно удлинить ещё лет на 700. Однако «пяти тысяч лет» не получается никак.