Сьюзен Флетчер - Путешествие белой медведицы

Я протянул руку. Потом отдёрнул. Снова протянул. И опять отдёрнул. И снова протянул.

Продолжая напевать себе под нос, я коснулся пальцами её уха. Оно дёрнулось под моей рукой, и тогда я неуверенно погладил шерсть за медвежьим ушком. Медведица боднула мою руку — прямо как Локи, когда тот просил ещё. Я зарылся пальцами в бело-золотистую шерсть ещё глубже, пока не достал до чёрной кожи. Медведица довольно загудела, а потом повернула голову и подставила мне другое ухо. Я чесал её уши и напевал незамысловатый мотив. Пел и чесал. В воздухе летал медвежий пух; должно быть, она линяла. Мои руки согрелись от её живого тепла.

Наконец она вздохнула и отвернулась. Улёгшись на живот, медведица вытянула лапы. Одна из задних лап высунулась из клетки и упёрлась в моё колено.

Луна постепенно опускалась за горизонт. Звёзды ярко светили высоко-высоко в небе.

Интересно, медведи когда-нибудь смотрят на звёзды? Думают про них? Может быть, сейчас где-то далеко маленький медвежонок тоже смотрит на эти звёзды и тоскует по своей маме?

Поначалу казалось, что нас ждёт спокойное путешествие. Погода была ясной, ветер свежим. Мы вышли из норвежских вод и двигались дальше на юг вдоль побережья Ютландии. По пути мы несколько раз заходили в порты, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия.

Медведица вскоре привыкла к качке. Она ложилась и лениво потягивалась, пока палуба уходила у нас из-под ног, и часто поднимала большой чёрный нос, принюхиваясь к ветру. Она словно пыталась понять его знаки, как учёные мужи читают на пергаменте. Она больше не топала по клетке, но я всё равно чувствовал её внутреннее беспокойство. Она жаждала свободы и мечтала оказаться далеко отсюда.

Что до меня, я постоянно хотел есть. Уже три дня подряд Хаук отбирал бо́льшую часть моего ужина, оставляя мне лишь крошки от морского сухаря — если был в хорошем настроении. Я пробовал забирать свою миску и есть отдельно от остальных, но он преследовал меня. Пробовал набивать полный рот еды, как только кок давал мне порцию, но Хаук бил меня по спине до тех пор, пока я не начинал давиться. Пробовал есть сырую рыбу, предназначенную медведице, пока никто не видит, но после этого я всю ночь мучился с животом.

Хуже голода был разве только стыд: за то, что многие отводили взгляды, когда Хаук отнимал у меня еду или дразнил навозным мальчишкой; за то, что Оттар как попугай повторял за Хауком его дурацкие шутки; за то, что остальные смотрели на меня с молчаливой жалостью. Находясь в открытом море, за сотни лиг от дома, я невольно вспоминал насмешки сводных братьев: ну и что, что мой отец был благородным человеком и ходил в походы с принцем Уэльским, сам-то я — никто!

На четвёртый день Хаук поджидал меня прямо у котла с тушёной рыбой. Когда кок протянул мне мою миску, Хаук перехватил её.

— Отныне он отдаёт свою порцию мне. Правда, навозный мальчишка?

Кок недоверчиво посмотрел на меня. Скорее всего, он догадывался, что Хаук забирает бо́льшую часть моей еды, но раньше мне перепадала хоть часть. Я почувствовал, как на меня все смотрят.

— Навозный мальчишка, — повторил Оттар, и тут во мне вскипела ярость.

Я опустил голову, подобно быку, и со всей силы боднул Хаука в живот. Он отшатнулся с громким «о‑о‑ох», и тогда я бросился на него с кулаками, с удовлетворением отметив, что один удар попал прямо в рёбра. И ещё один, и ещё… Хаук рухнул на палубу, выпустив из рук мою миску. Я навалился сверху, пиная и тряся его, но тут он схватил меня за лицо одной рукой, а другой сжал мою шею. У меня перехватило дыхание… и я даже не успел понять, что произошло. Хаук повалил меня на лопатки и начал бить по самым больным местам. К тому времени, как появился Торвальд и оттащил Хаука в сторону, я уже давился кровью, и по моему подбородку бежала кровавая река.

Доктор откинулся на спинку стула.

— Что ж, — заключил он. — Всё не так плохо, как мне показалось на первый взгляд.

Он выжал окровавленную тряпку в ведро, стоявшее у него в ногах, и повесил её на ободок, затем смазал рану над одним моим веком каким-то вонючим снадобьем, от которого щипало глаза. Я сидел на палубе, скрестив ноги и стиснув зубы от боли, и не мог пошевелиться. Доктор закупорил бутыль и убрал в свой сундучок. Потом он взял мою шапку и надел её на мою голову.

— Крови было много, — сказал он. — Я боялся, что придётся накладывать швы, но рана оказалась не такой глубокой. Ты ещё маленький, поэтому, даже если она опять опухнет, через пару дней ты всё равно будешь в порядке. Носовое кровотечение остановилось, а ссадины на губе и щеке — сущие пустяки. Вот на рёбрах, пожалуй, будут синяки, но они скоро пройдут.