Тинкай Кретова - Казтабан

Сквозь топот и фырканье коней и редкие выкрики джигитов не было слышно щелчков затвора моего фотоаппарата, хотя «стрелять» приходилось большими сериями. В видоискателе мелькали спины всадников и конские головы, а в воздух то и дело взметались столбы пыли. Поймать удачный кадр в таких условиях – большое искусство. Некоторое преимущество мне давало возвышение, на котором я стоял: импровизированная деревянная трибуна сельского ипподрома. Но игроки смещались, и ракурс становился всё хуже. Замешкавшись, чтобы перебежать на другую сторону помоста, я упустил момент, когда Байдибек Палуан всё-таки выхватил тушу из рук другого батыра. Всё, что успел поймать объектив, – как он, окружённый клубами пыли, уносится на коне вдаль, оставляя соперников в опасной близости, но всё-таки позади себя.

За несколько лет работы спортивным фотографом снимать национальные игры мне посчастливилось впервые. Они оказались не спортом в привычном смысле этого слова, а целым ритуалом, и даже чередой ритуалов. Всё: от вечера перед состязанием и до последнего отзвука обязательного завершающего тоя – пропитано древним символизмом, который и во всём остальном, кажется, так крепко засел в крови казахского народа, что каждый ребёнок с молоком матери впитывает и таинства традиционных праздников, и строгие табу рабочих будней.

Игра в рамках районного чемпионата по кокпару закончилась, но зрители не спешили расходиться. Я прикрыл глаза. Вокруг стоял оживлённый праздничный гул. Азартное возбуждение толпы сменилось тёплым дружеским и даже родственным добродушием. Я пытался ловить отдельные слова, но речь, звучащая со всех сторон, сливалась в единый поток. А те редкие фразы, которые и удавалось разобрать, мне, честно говоря, были почти не понятны.

Я вырос на границе с Казахстаном, в небольшом спокойном городке на юге России. Мои приёмные родители – русские, осевшие в городе незадолго до перестройки. Мама – учительница русского языка и литературы, папа – бывший инженер авиации, в девяностые переквалифицировавшийся в пекаря и работника завода. Женщина, родившая меня, была казашкой из Алма-Атинской области, волей судьбы оказавшейся в наших краях.

Родители дали мне свою фамилию и отчество, сохранив имя, данное биологической матерью. Тогда никто не предполагал, что смешение национальных признаков в имени, усиленное довольно неоднозначной внешностью, станет источником многих трудностей, а в норму начнёт входить только через пару десятков лет. В нашем городе было немало казахов, но я жил в «русском» дворе и в детстве толком не познакомился ни с казахскими обычаями, ни с речью.

До окончания университета я почти не интересовался родной культурой и даже не задумывался о необходимости изучить казахский язык. И только впервые приехав по делам в Алматы, вдохнув волнительный горный воздух, от которого защемило в сердце, вслушавшись в тогда ещё и здесь редкую казахскую речь, я понял, что обрести себя смогу только на земле предков.

Около двух лет ушло на подготовку и организацию переезда. Мои родители, как и всегда, проявив мужество и не свойственную подавляющему большинству пенсионеров гибкость сознания, довольно быстро согласились оставить сонный городок, чтобы поселиться в тихом районе Алматы у подножья Заилийского Алатау. Их накопления, продажа добротной советской квартиры и моя хорошо оплачиваемая работа в международной компании позволили облегчить процесс переезда и первые, самые трудные месяцы в новом городе.

Всего за несколько лет Казахстан стал мне настолько родным и привычным, что я уже не мог представить себе жизни вне его реалий, а годы, прошедшие за его пределами, казались мне призрачными и неосознанными.

Я пытался впитать все краски жизни казахского народа, наполниться тем духом, которого был лишён, проживая в других краях. Для этого я начал работать с десятком общественных организаций и комитетов, предлагая добровольную помощь на национальных праздниках, устраивая акции в поддержку народных ремёсел, участвуя в проектах сохранения казахских традиций. Я стал одержим желанием вернуть родной земле свой, теперь уже гражданский долг.

Много раз принимался изучать язык – но тот давался мне с огромным трудом, и в итоге, получив определённую базу, я решил постичь его натуральным образом: через общение, культуру и чтение книг. Особенно трепетные чувства у меня вызывали обычаи: тонкие правила гостеприимства и семейных взаимоотношений, празднование Наурыза – и тот самый, не поддающийся вербальному объяснению специфический характер народа, называемый менталитетом, который не заметен ни в чём конкретном, но проявляется во всём сразу…