Сергей Гандлевский - В сторону Новой Зеландии

Краеведение и бытописание, цифры и факты – удел принципиально иной отрасли словесности. Сошлюсь на мнение мастера литературного перевода В.П. Голышева: “ Возникает впечатление, что, когда ты вводишь новый материал, ты что-то для литературы делаешь. На самом деле – ничего подобного. <���…> За счет голого материала получается журналистика ”.

Писатель из каких-то своих соображений волен прикинуться журналистом, но… Для настоящего журналиста поездка куда бы то ни было – цель, для писателя – средство: встряска собственного внутреннего содержания, испытанный способ стронуться с профессиональной мертвой точки. Впрочем, с тем же успехом такими плодотворными потрясениями могут стать смена места службы или местожительства, развод, неделя рыбалки или какое-нибудь житейское безобразие. Иными словами, журналист едет за тридевять земель, чтобы описать всякую невидаль, а писатель тайно или явно надеется, что временная перемена образа жизни поможет ему вернуться к его же навязчивой теме, будь то детство, смерть, смысл или бессмыслица бытия и т. п.

Писатель-экскурсовод, в отличие от гида-журналиста, нередко “загораживает” собой достопримечательности, ради которых вроде бы он предпринял путешествие, а любознательный читатель, в свой черед, обзавелся книгой. Удивительное дело, но именно эта странность в хорошем писателе и ценится. “Говори, говори, – мысленно просим мы стоящего автора, – нас увлекает твой монолог, он нас радует или бесит. Не умолкай, разговаривай. Предмет, занимающий твое внимание, – извержение вулкана или порез при бритье – второстепенен… ”

Я, например, в отрочестве прочитав “Фрегат «Палладу»”, уже забыл за давностью лет, какие страны посетил Гончаров, но помню, что классик много брюзжал, на дух не переносил англичан и в совершенно мещанском своем самодурстве пожелал каким-то дальневосточным островитянам маршировать в мундирах европейского покроя вместо того, чтобы ходить в национальных хламидах и писать стихи палочками на табличках. Точь-в-точь по анекдоту о споре военных и гражданских, кто из них умнее, когда военные, торжествуя и как бы закрывая тему, вопрошают: “Раз вы, штатские, такие умные, что ж вы строем не ходите?”

Или другое писательское путешествие – “Путешествие в Арзрум”. Наверняка существуют и более обстоятельные и профессиональные описания Русско-турецкой войны 1828–1829 годов, но у какого исследователя читатель натолкнется на сцену, исполненную такого злодейского юмора? “ Увидев меня во фраке, он ("пленный паша. – С. Г.) спросил, кто я таков. Пущин дал мне титул поэта. Паша сложил руки на грудь и поклонился мне, сказав через переводчика: Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет ни отечества, ни благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наровне с властелинами земли и ему поклоняются. <���…> Выходя из <���…> палатки, увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом <���… > за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали ”.

Столь же необъективны, но хороши и занятны бывают и путешествия писателей во времени – мемуары. Потому что память даже порядочного и бескорыстного автора сама собой сортирует воспоминания по их эстетической пригодности-непригодности с точки зрения общей тональности будущих записок.

Путешествие может стать и личным подвигом писателя, вроде поездки Чехова на Сахалин. Но только прожженный циник-редактор решится поместить отчет о такого рода странствии в рубрику “Писатель путешествует”.

И все-таки многие писатели любили поколесить по свету, а мы с удовольствием и признательностью читаем их путевые очерки. Но в первую очередь не для того, чтобы пополнить свои знания о мире новыми сведениями – здесь дотошный и талантливый журналист сумеет не в пример больше, а чтобы еще раз подпасть под симпатичное нам обаяние – побыть в хорошей компании.

2010

Мы сидели на горе Нево, с которой, по библейскому преданию, Господь наконец показал Моисею обетованную землю, но закатное солнце мешало нам видеть отчетливо и тем более сфотографировать “всю землю Галаад до самого Дана, И всю землю Неффалимову, и всю землю Ефремову и Манассиину, и всю землю Иудину, даже до самого западного моря, И полуденную страну и равнину долины Иерихона, город Пальм, до Сигара” Зрелище и впрямь небудничное: горы в мареве зноя, и еще горы, и за ними другие горы – и так до горизонта; а внизу между двумя хребтами – Мертвое море во всю длинную долину. Где-то здесь же, согласно Писанию, Моисей и похоронен; он вывел евреев к Ханаану, но самому вождю и законодателю не было дано переступить заветного предела.