Жак-Ив Кусто - Живое море. В мире безмолвия

Натолкнувшись на мадрагу, косяк, чтобы обойти препятствия, сворачивает вдоль сети влево и попадает прямо в западню. Рыбаки-арабы, сидя в лодках, стерегут вход в ловушку и, едва вошла рыба, закрывают «дверь». Тунцы проходят во вторую камеру, она тоже запирается, а первую дверь можно открыть для новых пришельцев. Тем временем косяк оказывается уже в третьем отделении, за которым идет камера смертников, названная зловещим сицилианским словом «корпо» (трупы). Шестьдесят огромных тунцов и несколько сот бонит были загнаны в корпо, когда мы прибыли в Сиди-Дауд, чтобы заснять избиение на цветную пленку.

Корпо уже подтянули к берегу. На пристани стоял в красной феске и американских армейских брюках раис — церемониймейстер и обер-палач. Вот он поднял флаг — сигнал к началу матансы (избиения). Сотни арабов съехались на своих плоскодонках и образовали вокруг корпо тесный квадрат. Раиса подвезли на лодке в середину квадрата. Новый сигнал — и толпа рыбаков издала варварский клич, после чего затянула старинную сицилианскую песню, которая всегда сопровождает матансу. В такт песне лодочники выбирали сеть.

Марсель Ишак снимал этот спектакль с лодки над самым корпо, а мы с Дюма нырнули в сетевую камеру, чтобы запечатлеть подводные кадры. Хотя вода была кристально чиста, мы не могли видеть одновременно обеих стен корпо. Очевидно, и рыбы их не видели. Подсознательно мы восприняли психологию обреченных животных. Лишь изредка в поле нашего зрения попадал метавшийся в фисташково-зеленой толще косяк. Красавцы весом до четырехсот фунтов, по своему обычаю, плавали по кругу против часовой стрелки. Рядом с их мощными телами сеть казалась паутиной, чуть нажми — и лопнет, но рыбы не делали и малейшей попытки прорваться на волю. А наверху арабы продолжали выбирать сеть. Стенки камеры сужались, и пол поднимался все выше, его уже не было видно.

Мы увидели жизнь в ином свете, когда смотрели на нее с точки зрения несчастных существ, заключенных в корпо. Каково это: оказаться в западне, обреченным на трагическую участь… В этой все более тесной тюрьме только мы с Дюма знали выход, только нам было предначертано спастись. Возможно, это излишняя сентиментальность, но нам было стыдно. Я готов был схватить нож и прорезать косяку путь на свободу.

Вот камера смертников уменьшилась до одной трети первоначального размера. Возбужденная, нервная атмосфера… Косяк метался все стремительнее, но еще держал строй. Глаза рыб выражали почти человеческий ужас.

В последний раз я вошел в сеть как раз перед тем, как лодочники приступили к истреблению. В эту минуту камера смертников представляла собой зрелище, какого я еще никогда не видел. Обезумевшие тунцы и бониты носились во всех направлениях в пространстве не больше хорошей жилой комнаты. Инстинкт правостороннего движения перестал действовать, тунцы утратили контроль над собой.

Мне приходилось напрягать всю силу воли, чтобы оставаться под водой среди исступленно метавшихся рыб. Вот тунец мчится, как паровоз, прямо на меня, или сбоку, или летит наперерез. Разве тут увернешься… С перепугу я и не заметил, как истекло мое время, и поспешил сквозь мешанину тел к поверхности. На мне не было ни одной царапины. Даже совершенно обезумев, рыбины ухитрялись огибать меня, так что я в худшем случае чувствовал, как кожу гладит вихрь воды.

Но вот сеть поднята к самой поверхности, и раис подает последний сигнал, приподнимая феску и приветствуя смертников. Рыбаки начали бить рыб трезубцами. Вода покраснела от крови. Пять-шесть человек объединялись, чтобы поднять из воды бьющегося и извивающегося, словно огромная заводная игрушка, тунца. В лодках росли горы окровавленных туш. Наконец бойня закончилась, и рыбаки прыгнули в розовую воду корпо — обмыться и отдохнуть…

Крупные лихии скорее, чем какие-либо другие рыбы, заслуживают название морской аристократии. Они ведут вольное существование глубже пятнадцати саженей, недосягаемые для сетей и крючков, снисходя до общения с надводным миром лишь у далеких мысов, уединенных рифов и затонувших на большой глубине судов. Длинные и гибкие, сильные и быстрые, с лимонно-желтой полосой вдоль серебристого бока, лихии — украшение морей. Иногда в одиночку, чаще в стаях, они внезапно, неведомо откуда, появляются в мире подводного пловца и смотрят на него глазами лани. И тотчас все остальные рыбы превращаются в неуклюжую деревенщину. Лихии — высокомерные космополиты; встречаясь на своем долгом пути от Сидона до Геркулесовых Столбов с человеком, они в лучшем случае приостановятся, чтобы взглянуть на него, но чаще всего он для них досадная помеха, которую надлежит небрежно оттолкнуть.