Жак-Ив Кусто - Живое море. В мире безмолвия

Жан Кацоянис и Мишель Мавропойнтис поработали на своем веку во всех концах Средиземноморья: у берегов Ливии, Греции, Туниса, Алжира, Испании, Италии, Франции. Мы услышали захватывающие описания схваток с муренами и рассказы о том, как можно заблудиться в густых подводных лесах. Ветераны водолазного дела не раз наблюдали сквозь стекла своих шлемов ныряльщиков — собирателей губок — и разработали собственную теорию, слушая которую мы едва удерживались от хохота.

— Кожа ныряльщика, — поясняли они, — покрывается множеством маленьких пузырьков. Эти-то пузырьки и защищают его от давления. Стоит ему задеть за что-нибудь, и пузырьки отрываются от кожи, а тогда — конец.

У обоих стариков руки и ноги были скрючены кессонной болезнью. Это наше счастье, говорили они, что мы еще живы. В дни их молодости ежегодно половина ныряльщиков, работавших в богатых губкой прибрежных водах Туниса, становилась калеками или гибла от «глубинного удара».

Как-то мы встретили в корсиканских водах группу греков — профессиональных водолазов. Они погружались в старых латаных костюмах и помятых шлемах, за несколько секунд достигая глубины в сто семьдесят футов. Через десять — пятнадцать минут медленно поднимались обратно, однако совершенно пренебрегали правилами ступенчатой декомпрессии, которые предусматривают для этой глубины и длительности погружения девятиминутную остановку в десяти футах от поверхности, чтобы выделился накопившийся в тканях азот. Без громоздких костюмов это были щуплые люди, изуродованные кессонной болезнью. Они собирали кораллы для ювелиров и зарабатывали совсем неплохо. Сбыв свой товар, ловцы кораллов ковыляли в бистро, где мигом пропивали и проигрывали полученные деньги.

Эти полуинвалиды уверяли нас, что стоит им покинуть сушу и вернуться в мир повышенного давления, как они, словно омытые живой водой, сразу обретают утраченную гибкость членов. Первый же «глубинный удар» превращает их в узников моря, и с каждым новым погружением узы становятся все прочнее. То, что им под водой легче, объясняется очень просто: плотная среда служит опорой и расковывает их.

Море увечит греков-водолазов; но еще безжалостнее обходится оно с затонувшими судами. Под слоем краски полным ходом орудует ржавчина; сверху все обрастает водорослями и моллюсками. Издалека может показаться, что перед вами подводный утес. Потом вы догадываетесь: это корабль, утративший свой гордый вид.

Первый обследованный нами — еще до «Дальтона» — затонувший корабль относился к числу тулонских «самоубийц». Это был мощный буксир, покоившийся на внешнем фарватере на глубине сорока пяти футов. Один генуэзец по имени Джианино подрядился поднять его груз для итальянских военно-морских властей. Мы сопровождали Джианино, изображая любителей-энтузиастов, мечтавших о возможности заснять его за работой.

За восемь месяцев такелаж и рангоут обросли пышными водорослями, и судно напоминало разукрашенный цветами плот на карнавале в Ницце. Черные раковины покрыли борта и вентиляционные трубы траурным орнаментом. Кругом во множестве плавали рыбы, преимущественно морские окуни; люди их ничуть не беспокоили.

Джианино упивался возможностью продемонстрировать нам свое искусство. Но водолаз передвигается по дну с большим трудом, каждый неуклюжий скачок стоит ему немалых усилий. Вода бурлит вокруг него. Мы привыкли к тому, что для успеха исследований надо избегать касаться дна, и были готовы проклинать его свинцовые калоши. А Джианино, вдохновленный глазом кинокамеры, играл. Вот он нагнулся и драматическим жестом прижал к груди морскую звезду. Мы прилежно «снимали» эту подводную феерию. Джианино не знал, что мы оставили камеру в Тулоне, а здесь таскали за собой нагруженный здоровенным гаечным ключом пустой бокс, не желая разочаровывать его.

Джианино приподнял люк машинного отделения, закрепил его гнилой веревкой, вытравил из скафандра половину воздуха и вошел внутрь судна. Самолюбие Диди было задето. Он еще ни разу не видал затонувшего корабля, не говоря уже о том, чтобы проникнуть внутрь. И он решил отправиться следом за Джианино. Однако тут же подумал о гнилой веревке и вернулся. Джианино подпустил воздуха в скафандр и выскочил из люка, словно аэростат воздушного заграждения. Он виртуозно маневрировал по вертикали, по горизонтали же двигался с большим трудом. Диди не спеша поплыл вдоль палубы и очутился перед входом на полубак. Я увидел, как он нерешительно открыл дверь и, поколебавшись секунду, двинулся вперед, словно нырнул в бутылку с чернилами. В тот же миг его ласты показались снова, и он выскочил задним ходом.