Сергей Эйгенсон - Занимательное литературоведение

Вот эта-то атмосфера социальной истерии очень видна в нашей чудовищной истории. Не только в поведении Швондера – никто из персонажей, кроме, пожалуй, пышущей жизненной энергией Дарьи Петровны (ах, хороша Нина Русланова!) и ее кавалера-пожарного, не ведет себя так, как он вел бы в более спокойном и гармоническом обществе. Не дай Бог жить в такое время. И наше-то не подарок, а уж то… Мне как-то всегда немного казались сомнительными тютчевские строчки: "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые – его призвали Всеблагие, как собеседника на пир…" Хорошо, думаю, наблюдать европейскую революцию с русским диппаспортом в кармане и лично своим сельцом в Орловской губернии. Или, наоборот, осматривать строительство Города Солнца в отдельно взятой стране по методу Бернарда Шоу и Ромена Роллана из окна салон-вагона. Аборигенам приходится несколько покруче.

Легко могу представить себе, что те эмоции, которые профессор Преображенский никогда не позволил бы себе адресовать своим коллегам-неарийцам, с тем большим накалом прорываются у него по отношению к неталантливому, да и просто глуповатому активисту из бывшей саблинской квартиры. Нельзя же равнять Филиппа Филипповича с нынешними энтузиастами, по удачным знакомствам, крепкой заднице и правильной анкете добывшими в позднесоветское время себе вожделенный ВАКовский диплом, а нынче пребывающими в вечной обиде, отчего в нынешние времена эта бумага не дает той надежной ренты, которую успешно получали их родители и/или шефы? И страстно ругающих за это – нередко, сами понимаете, кого? Но к этой публике мы еще вернемся еще через страничку. И на них, пожалуй, и закончим наши несколько затянувшиеся рассуждения.

А сейчас хотелось бы понять – ну, если я прав, и страстная ненависть профессора к партийцу есть сублимация реальных отношений конкуренции, то и что? Что мне – легче от это стало? Да, пожалуй, что и легче. Все-таки, такие рациональные корни иррациональных по первому впечатлению страстей вносят в мир несколько большую объяснимость. А я лично очень не люблю бессмысленную злобу – мне кажется, что она еще хуже, чем осмысленная. Сатана скрывается за иррациональным, он боится света Разума. Недаром нацисты и многие другие из его порождений первым делом начинали твердить о Крови, Почве, Зове Расы и прочих лишенных особого реального смысла симулякрах. Дополнительно к этому, что характерно, часто появляются у тех же людей светлые мысли о пришельцах, наследии Лемурии и Атлантиды, Вельтайслер и прочий бред уже общего характера.

Всё – кто так начал объясняться, тот уже неспособен уживаться в мире нормальных людей и идей. Значит, можно опасаться, что для ликвидации этого бунта умалишенных могут понадобиться четырехмоторные бомбардировщики и танковые дивизии. Без чего, конечно, желательно бы обойтись. А там, где есть реальные интересы и противоречия, всегда остается возможность договориться, найти разумные компромиссы без разрушения городов и гибели людей.

И потом, дальнейшая история нашей Родины всяко решила кадровый вопрос по научно-технической и культурной части совсем иначе. Вы же помните, что в нашей повести мы выделили четыре персонажа, как-то связанные с этой темой. Действительно, в разное время в этих областях наблюдался явный перебор по сравнению с процентной нормой то немцев, то семинаристов, то евреев. Однако, настали дни и для люмпенов, потомков горьковских босяков, блоковских урок и шолоховского Щукаря. Я последние годы в Москве прожил по обстоятельствам жизни в совминовском доме в Безбожном, ранее и после – Протопоповском переулке. Как говорил мой сын: "Кроме тебя, писателя Богомолова и хоккеиста Старшинова больше в доме простых людей нет". Действительно, полный дом министров и замминистров СССР. Но к этому моменту в связи со сменой правящей элиты и вообще названия государства, все они либо не у дел, либо сильно приземлились. Конечно, бывший замминистра культуры, тот самый, что удавливал "Табакерку", обязательно кандидат искусствоведения, а бывший нефтяной министр – то же самое по техническим наукам, хоть и с уравнением Бойля-Мариотта не особенно в ладах. Ну да кулаком по столу стучать – особенные уравнения были не нужны. Так вот, в период вынужденного простоя все эти начальники любили поговорить о своей судьбе – тоже ведь люди!

Мне не до них, но тесть-пенсионер общался регулярно, когда и в квартиру приводил. Была у всех этих посетителей любимая фраза: "Только, мол, при советской власти я мог стать… ну, у каждого свое: министром, замминистра, главным редактором, доктором наук – нужное подчеркнуть". Посмотришь – а и вправду! Больше, пожалуй, нигде, даже в Папуасии. Вот мне и кажется, по тем многочисленным ученым советам, коллегиям, торжественным заседаниям, совещаниям, штабам, техсоветам и прочим толковищам, на которые пришлось за жизнь насмотреться, что в позднесоветское время во всех этих научных и, да и вообще государственных президиумах сверхквотное количество, сильно превышающее средний процент по стране, было, пожалуй, от наследников П. П. Шарикова. Так оно как-то накапливалось, накапливалось – да и перешло в качество. Собственно, профессор Преображенский примерно это и предсказывал. А у Шарика ведь старые революционные традиции. Это у Булгакова он такой аполитичный поначалу. А при самом первом появлении, еще у Блока А. А., он сразу все правильно понял, без всякого Швондера, и увязался за теми двенадцатью орками. С Октябрьских еще дней!