Пётр Мельников - Они придут завтра

— Зачем они тебе, Сережа? Ты хочешь быть ученым-географом?

— Вот здесь, на севере, я открою для себя свою Америку, папа.

— Но ома давно открыта!

— Нет, папа, не открыта. В этих краях только побывали, а чем они богаты, где лежат богатства, — никто толком не знает. Вот посмотри, какое белое пятно — от Якутска до Охотска. Тут всю Западную Европу разместишь.

Как он повзрослел… Прощаясь, Сергей судорожно обнял отца. Грянул оркестр, и под его медные звуки полк тронулся к Селенге. И вдруг сухой треск оглушил всех. Молния ударила в древко полкового знамени и контузила офицерика. Какое мрачное знамение…

И завертелось, закрутилось на ухабах грязное окровавленное колесо войны. Этот нахальный ультиматум Вильгельма. Эти погони за призраками. Охваты с флангов. Блицкриг, окружение и полное уничтожение русских, — что только не грезилось и не мерещилось кайзеру, и все, все это вскоре было похоронено, и навсегда! Призраки уступили место жестокой правде жизни — изнурительной позиционной войне, с окопами, с минными нолями и волчьими ямами, с методическими кошмарными огневыми налетами артиллерии.

А русский медведь только еще просыпался…

Да, Сергея, сына своего, он, отец Дмитрий, не знал. И его звезду, его судьбу не сумел предугадать. И все же в характере юноши было многое от отца. Эти порывы в неведомое, это смутное стремление куда-то, эти зыбкие волны переживаний, это вечное смятение и души, и сердца, никогда и нигде не находившие покоя.

…Вихри враждебные веют над нами…

Совсем недавно это запрещалось петь. Как же все переменилось! Весь мир корчится в страданиях, в великих родовых муках. А ведь что-то должно родиться в этих муках и тоже великое. Разумеется, у Сергея появятся новые наставники, но будут ли они мудрее его, отца Дмитрия?

Такое смутное время. Каждый утверждает и отстаивает свою правду, а какая подлинная? Разберется ли в этом борении страстей Сережа?

И разве только он, отец Дмитрий, один оказался плохим провидцем. Кто еще из кяхтинцев мог предположить, что в Могилеве династия царей Романовых найдет себе могилу, а Октябрьская революция осенит Сергея сжечь за собой все мосты и решительно выйти на новую дорогу. Что среди наставников его будет ямщик, увозивший Чернышевского в Вилюйскую ссылку, и коммунист из вагона смертников. Кто мог угадать в любознательном парне из Кяхты человека, который найдет для молодой Советской Республики столько золота, что все кяхтинские миллионеры вместе взятые будут выглядеть рядом с ним жалкими нищими…

Ничего не знал о своей звезде и сам Сергей Раковский, выехавший в 1918 году, после окончания реального училища, из Кяхты в Иркутск. Однако вскоре мутная волна интервенции и контрреволюции захлестнула и Восточную Сибирь.

1 октября Сергея Раковского мобилизовали в колчаковскую армию и погнали на братоубийственную войну рядовым инженерной роты 8-ой Сибирской дивизии. Всего лишь на год хватило у него сил и терпения наблюдать, как смердили, окончательно разлагаясь, последние отребья царской армии. В декабре 1919 года в городе Канске рядовой Сергей Раковский перешел на сторону Красной Армии. В январе 1920 года его зачислили в отдельную телеграфно-телефонную роту штаба 5-й Красной Армии. В июне роту из Канска перевели в Иркутск, где она была переформирована в запасной телефонно-телеграфный дивизион.

Счастье и удача заулыбались юноше… В октябре 1920 года Раковского откомандировали для продолжения учебы в институт. Какую чудесную путевку в жизнь дала ему Красная Армия! И все же наставниками его стали не старые профессора Политехнического практического института и Государственного университета, куда он перешел после реорганизации института.

А кто же?

Бертина полуживого втащили в вагон. Вытирая пот рукавом, конвоир беззлобно выругался:

— Тяжелый дьявол и совсем бесчувственный… Сморчок уж как старался, из сил выбился, а он — молчит — двужильный… Хоша бы для оммана простонал, взмолился, что ли, уважил бы палача, он страсть как любит, когда перед ним ползают на брюхе, хлебом не корми.

Сморчок, плюгавый человечишко, бесцветное ничтожество, как-то сразу невзлюбил крупного и лобастого Бертина. И хотя всех в вагоне ожидала смерть, арестованных в Охотске изо дня в день продолжали таскать на допросы. Сам Сморчок вопросов не задавал, а, собрав все силы, бил и бил свою жертву, привязанную к скамье. На белом теле Бертина вздулись кроваво-синие рубцы. Однако жертва молчала. Бертин считал ниже своего достоинства выказывать свою слабость перед безбородым уродцем. В банде Колмыкова он вымолил себе должность палача из грязненького честолюбия — поплясать на живых людях, геркулесах от рождения и тем доказать свое превосходство ничтожества, обиженного природой.