Дэн Гемайнхарт - Койот Санрайз [Невероятная гонка на школьном автобусе] [litres]

– Тетя все время уговаривала маму от него уйти. Из-за этого всего. И мы пробовали уходить, несколько раз. Но это непросто. Потому что он начинает просить прощения – типа совестно ему. Или только изображает, что совестно. До следующего раза. – Сальвадор нащупал еще один камень, швырнул так, чтобы он запрыгал по воде. – Но… даже не знаю. Наверно, до нас все-таки дошло, что следующий раз наступает неизбежно. И мы от него ушли. И теперь мы здесь.

Мы немного посидели молча. Между нами и вокруг нас струилась мутная вода.

– Я тебя понимаю: он же тебя бил, – сказала я.

– Мне плевать, что он бил меня, – рявкнул Сальвадор, обернулся ко мне, и в его глазах блеснул огонь. – Меня-то ладно, переживу. А вот что он бил ее – на это мне не наплевать. Я его ненавижу: как он посмел ее бить. И себя ненавижу за то, что не смог его остановить. Ненавижу себя: почему я не смог ее уберечь?

– Ты не виноват, Сальвадор. Разве ты мог ее от него уберечь? Ты же не телохранитель.

Он посмотрел на меня странно, потом невесело хихикнул:

– Ну-ну. Кто бы говорил…

Я хотела было ответить, но сказать мне оказалось нечего.

Он отвел глаза, посмотрел на другой берег, где в тени деревьев сидели и завтракали мой папа и его мама.

– Я так думаю: в наших силах – беречь друг друга, как телохранители, – сказал он. И пожал плечами. – Нам ведь больше не на кого положиться.

Ох уж этот Сальвадор. Умная голова. Ну, наверно…

Я глянула на него краешком глаза. Сидит в воде. Щурится и хмурится, типа он кремень. Но одновременно заметно: какое там «кремень». Заметно, что он еще мальчишка, что ему страшно и грустно.

Брось, Койот, не дури: а то ты по себе не знаешь, что можно одновременно быть твердой, как кремень, бояться и грустить, а то ты сама не знаешь, что в одном человеке могут уживаться миллионы разных черт.

Сколько же на свете печали. Что есть, то есть.

Я оттолкнулась от дна пятками, и течение подхватило меня, и я врезалась в плечо Сальвадора. Он перехватил мой взгляд. Покачал головой:

– Нет. Перестань. Не надо.

– Чего не надо?

– Не надо так на меня смотреть.

– «Так» – это как?

– Как?! А то я не вижу. У тебя в глазах… это самое… сочувствие. Я такие взгляды хорошо знаю. И терпеть их не могу. Не надо нас жалеть. Мы что, для этого повод даем? Мы прорвемся.

Я поперхнулась, постаралась избавиться от сочувствия во взгляде, хотя, пока Сальвадор не сказал, даже не догадывалась, что смотрю на него именно так. Потому что я тоже хорошо знала эти взгляды. И тоже терпеть их не могла.

– Ладно, – сказала я. – Да, на меня тоже такими глазами все время смотрят. Везде, куда бы мы ни приехали. И я тебя понимаю. Нет ничего хуже.

Сальвадор кивнул, поскреб щеку, глянул на другой берег.

– Сальвадор, давай договоримся. Здесь, на этом самом месте, клянусь никогда тебя не жалеть, если ты поклянешься никогда не жалеть меня, – и я протянула ему мокрую руку.

Его брови поползли на лоб, уголки рта дрогнули:

– Правда?

– Правда, – сказала я, протягивая руку. – Ноль сочувствия.

Около секунды он пялился на мою руку, а потом пожал ее. У него рука тоже была мокрая, но, в отличие от моей, теплая, он бережно сжал мои пальцы.

– Ноль сочувствия, – эхом повторил он.

Мы около минуты держались за руки, а потом словно бы одновременно опомнились: ну надо же, за руки держимся, – расцепили руки и уставились в разные стороны.

– Ты не боишься, что он за вами погонится? Твой отец?

– Не-а. По-моему, ему никогда особо не нравилось быть семейным человеком. И отцом тоже не нравилось. Он знал, что мы уезжаем, но даже не пробовал нас удержать. Мне кажется, он только рад, что мы ушли, – последние слова Сальвадор произнес хрипло, отвернулся, закашлялся, а я промолчала – пусть успокоится.

– Ну ладно, – сказал он через несколько секунд. – Твоя очередь рассказывать. Зачем вы на самом деле едете в Монтану?

Если честно, даже не знаю, планировала ли я посвящать Сальвадора в свою затею, а если да, то во всю или нет. Но мне стало ясно как день: после всей невеселой правды, которой Сальвадор со мной поделился, он заслуживает того, чтобы я рассказала ему правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Я набрала в грудь воздуха: типичный вдох «ну-ладно-начнем-пожалуй». Взяла быка за рога.

– Ну, в общем, на самом деле мы едем не в Монтану, – начала я. Выложила все начистоту. Рассказала Сальвадору про парк, про коробку памяти, про телефонный разговор с бабушкой, а он слушал, придвинувшись близко, молча, кивая и хмурясь. Да, что-что, а слушать Сальвадор умел. Некоторые слушают, не прислушиваясь, но Сальвадор не такой. Я постаралась изложить все покороче, но Сальвадор обдумал и сохранил в памяти каждое мое слово. Когда я умолкла, он неспешно кивнул – как бы сам себе: