Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

Мне приходилось бывать на Алтае и в Казахстане. Похвастай кто-либо там, что поднял за столько лет такое количество целины, его бы на смех подняли: «Подумаешь, герой! Каждый из нас на счету имеет десятки тысяч гектаров, и то молчим…» Но здесь это было настоящим подвигом.

Тяжелые, мощные машины зарывались в густую буро-коричневую жижу, проваливались в ямины, затянутые толстым слоем мха. Жалобно выли перегревшиеся двигатели, когда бульдозеры старались выпутаться из цепких объятий низкорослого, но упорно оборонявшегося леса. От механизаторов тут требовалось не только мастерство, но и железная выдержка, наблюдательность, быстрота реакции. Чуть не доглядел — и ухнула машина в топкое, непроходимое болото, занесло трактор в сторону на бугристой, неровной тундре, называемой здесь кочкарником. На каждом шагу подстерегают здесь каверзные ловушки, расставленные тундрой. То заросшее мхом озерко, то старица, то неприметный за сплошным кустарником овраг — промоина с обрывистыми берегами. Глаз да глаз нужен. И главное — желание победить.

Может, в общем земельном балансе страны в сравнении с десятками миллионов гектаров вновь освоенных земель полторы тысячи гектаров Степана — это капля в море. Но не забудем, что они приполярные, не простые, они знаменуют собой победу человека над суровой природой, победу, вырванную в нелегкой борьбе.

Было время, когда Степан озлобился, замкнулся, никому и ничему не верил. Еще бы! Он, как и все его земляки, всем сердцем потянулся к Советской власти, которая в 1939 году освободила Западную Украину от гнета польских панов. Семья Ефимчуков слыла бедной даже по той нищете, которая стала привычной в их селе. Батрачили все, от мала до велика. Сразу же после восстановления Советской власти шестнадцатилетнего Степана направили учиться на тракториста. Выучился, только начал работать — война. Оккупация. В сорок четвертом, после освобождения, вместе с отцом пошел в армию. Отгремела война, вернулись оба Ефимчука в родное село. Старший стал организатором колхоза, первым его председателем. Младший сел на трактор. Но недолго пришлось поработать на той земле. Отца убили бендеровцы, а через несколько месяцев по ложному доносу забрали Степана. Так он очутился на Севере. Было все: недоумение, обида, злоба. Жить не хотелось. На всех смотрел волком. Тут-то и пришли на помощь коммунисты, жившие с ним в одном бараке. Они сумели убедить парня, что не Советская власть виновата в его бедах, а примазавшиеся к ней, злоупотребившие ее доверием и что справедливость будет восстановлена.

Не сразу, не вдруг оттаял душой Степан. Но оттаял, и вновь поселилась в сердце утраченная было вера. Все вышло так, как предрекали товарищи еще в конце сороковых годов. Освободили Степана — и чисто его имя, его честь. Мог бы уехать на родину, в более теплые места, но остался здесь, на неласковой холодной земле, обзавелся семьей, домом. Потому что дорога ему эта земля, много труда вложил он, чтобы заставить ее дарить людям радость.

— И не тянет вас на Украину? — спросил я его.

— Тянет, — признался он и, будто извиняясь, со смущенной усмешкой добавил. — Но, знаете, говорят, что трудные дети, с которыми много возиться приходится, родителям почему-то дороже. Вот, к примеру, теща моя. С нами почти не живет, потому как мы с женой ладим. А все больше у другой дочери или у сына: там семьи не очень дружные, понимаете? Извиняйте, если что не так сказал… Михаил Яковлевич, кольца привезли?

— Пошел по шерсть, воротился стриженый, — сердито буркнул тот. — Нет на складе, обещали дня через три.

Вспыхнул яростный спор о запчастях, о том, что с таким техническим снабжением работать совершенно невозможно, что он, Степан, не отвечает, если график сорвется. Отгрохотал, отсверкал молниями взаимных упреков и крепких словечек в адрес начальства спор, похожий на короткую летнюю грозу. И снова взревели моторы машин, двинулись в атаку на тундру тракторы и кусторезы, бульдозеры, дисковые и рельсовые бороны.

— Нет, что ни говори, зимой все же лучше, — вздохнул Михаил Яковлевич. — И кочки легче срезать, когда подмерзнут, и кустарник на холоде хрупким становится. Эх, скорей бы зима, что ли!

В общем, это было весьма странное пожелание для мест, где сравнительно теплый период длится не более двух-трех месяцев. Но, видимо, у Михаила Яковлевича и его механизаторов были веские причины с нетерпением ожидать холодов.

Низко над нашими головами прогудел АН-2, четырехкрылый воздушный работяга, которого здесь ласково зовут «антоном», «антошей». Михаил Яковлевич погрозил самолету кулаком и крикнул, будто пилот мог его услышать: