Василий Боткин - Письма об Испании

И каждый день с ненасытною негою смотрю я на горы, и каждый день все мне кажется, что только сейчас увидел их. Сколько раз благословлял я судьбу за то, что я родился и вырос в стране равнин и унылой природы, а не на юге: тогда бы мои глаза давно привыкли к горным красотам южной природы и не ощущали бы этого наслаждения, сердце не билось бы этим блаженством; я не чувствовал бы тогда во всем существе своем этой неги, которая проникает мой организм среди южной природы.

В моих частых прогулках верхом по окрестностям Малаги не раз случалось мне заблудиться в горах; однажды, отыскивая дорогу к городу, встретил я крестьянина лет пятидесяти, с выразительными, острыми чертами лица, загорелого до бронзового цвета. Он был в темном изорванном плаще. На вопрос мой он отчетливо рассказал мне о дороге к городу и шел со мной с полчаса, разговаривая, наконец остановился, вежливо снял шляпу и в отборных словах поблагодарил меня за честь, которую я доставил ему своим обществом, прибавив, что ему надобно свернуть в сторону, в ближайшее селение. Я счел это желанием получить что-нибудь за труд и опустил уже руку в карман за мелкой монетой, как крестьянин, увидев мое движение, поспешно надел свою шляпу и замахал рукою, говоря:

«Нет, нет, синьор, я беден, но я кавалер, — и, уходя, еще прибавил: — да, мы бедны, но мы все кавалеры».

Как несправедливо ходячее по Европе мнение о враждебности испанцев к иностранцам! Постоянно я встречаю здесь только дружелюбных, услужливых людей, в которых никогда не замечал я даже тени враждебного чувства к иностранцам, которое так живо, например, во французском народе. Лодочники, содержатели верховых лошадей, деревенские жители, работающие на виноградниках, с которыми вступаю я в разговор, прогуливаясь верхом, зажиточный поселянин, к которому иногда заезжаю ошибкою, считая дом его за венту, — во всех равно нахожу я приветливость, врожденное достоинство и обхождение, исполненное самого тонкого приличия. Но, кроме этого, андалузец натурально изящен, élégant и distingue [56], вовсе не думая об этом. Разумеется, испанский простолюдин и к себе требует такой же учтивости, какую оказывает сам, и очень неловко будет здесь тем, которые вздумают обращаться с испанским простолюдином так же повелительно и с таким же гордым пренебрежением, с каким обращается в Европе горожанин с мужиком. Пословица «по платью встречают» здесь не имеет приложения: величайшая учтивость здесь повсеместна, и это без всякой приторной снисходительности с одной стороны, равно как и без малейшей требовательности с другой. Впрочем, вы не думайте, чтобы простой народ в Испании, даже погонщики мулов, был так же груб и невежествен, как в других странах Европы, не исключая и Франции: напротив, старинная испанская церемонность и вежливость проникли здесь в самые низшие общественные слои; кроме того, в разговорах между собою мужики постоянно употребляют «ваша милость» (Vuestra merced, в сокращении Usted), и это до того вошло в испанский язык, что даже дети, играя на улице, не иначе говорят друг другу, как «ваша милость». Какое-то самоуважение, какая-то важная церемонность, вероятно, сложившаяся из старинных рыцарских [57], монархических и религиозных нравов, лежит на всех манерах, даже на быте испанца, и в этом отношении они гораздо более приближаются к народам Востока, нежели к европейцам.

Раз случилось мне провести в горах очень занимательный день. Чудное, свежее утро очень рано потянуло меня за город. Я поехал по направлению к Ронде. Долго спускаясь и поднимаясь с горы на гору, не встречал я ни одного жилья; наконец, в самом романтическом местоположении увидал я совершенно одинокую венту. Было уже гораздо за полдень, лошадь моя устала, и сам я чувствовал большую пустоту в желудке. Я подъехал к дому; хозяин, вероятно, услышав шаги моей лошади, вышел ко мне навстречу: это был молодой человек, красивый и статный, как вообще все андалузцы. Попросив его позаботиться о моей лошади, я вошел в дом. Тут встретил я жену его: это был самый лучший тип того, что называется здесь morena andaluza (темная андалузка). На ней было черное платье с бахромою; в черно-синих волосах полураспустившийся алый месячный розан; большие черные сверкающие глаза отсвечивали у ней каким-то красноватым блеском; лицо желто-бронзового цвета, от него веяло здоровьем и свежестью, как от желтого, зардевшегося на солнце персика. Несколько прихотливая грация ее движений показывала, что андалузка знала и чувствовала красоту свою. С кокетливою заботливостью очистила она мне свою комнату, в которой висели на стене пара кастаньет и две гитары; внизу их на столе лежало множество романсов и песен, напечатанных на скверной серой бумаге. Освежившись холодною ключевою водою от солнечного зноя, который все утро палил меня, я воротился в общую залу, которая была собственно кухней. Хозяйка хлопотала около огромного очага за приготовлением обеда. Тут увидел я еще двух молодых людей, очень красиво одетых по-андалузски и вооруженных. Мы молча раскланялись. Мне известно было, что горы между Рондою и Малагою, по причине своих ущелий и трудных дорог, служили главным путем провоза контрабанды, и легко было понять, что вента, по своему уединенному положению, непременно была в близких сношениях с контрабандистами; но я знал также, что в качестве иностранца я с этой стороны не должен был опасаться для себя никаких неприятностей. И, действительно, как я мог заметить по некоторым их вопросам, они сначала приняли меня за француза, желающего найти подрядчика Для провоза контрабанды. Когда я сказал, что я русский путешественник и из Малаги, гуляя, нечаянно заехал сюда, молодые люди и хозяин, которые держали со мной какой-то деловой тон, стали очень разговорчивы и приветливы. Эта приветливость началась, как здесь водится, с сигар, которые предложил мне один из молодых людей, причем не преминули расспросить о России. Впрочем, вопросы их ограничивались одним: «Очень холодно в России? В России всегда зима?». Обед состоял из густого супа с горохом и ветчиною и потом жареной баранины; все это мы запивали белою, несладкою малагою. После обеда anisado (анисовая водка, которую здесь пьют после обеда) еще больше расположила к веселости; мы вышли и, закурив сигары (после обеда я поспешил им предложить свои сигары), легли на траву, перед вентою. Хозяин принес гитару и бренчал на ней, подпевая вполголоса какую-то песню. Вид со всех сторон был великолепный: вента стояла в углублении высокой, крутой скалы; около нее из ущелия падал быстрый ручей, распространяя около себя освежающую влажность, благодаря которой вента окружена была сильною растительностию и густыми апельсинными деревьями. Такие из скал падающие ручьи очень часты в здешних горах; их называют здесь nacimientos — рождениями; они-то и поддерживают местами тропическую растительность в этих раскаленных солнцем местах. Вокруг подымались скалистые горы, большею частию темного цвета. Один из молодых людей оказался искусным певцом; он взял из рук хозяина гитару и с большою ловкостию пел андалузские песни, мелодии которых не столько требуют искусства, сколько особенной ловкости, как наши цыганские песни. Кроме этого, андалузские песни отличаются от песен остальной Испании необыкновенным удальством и чувственностию содержания, так что большая часть из них непереводима. Я, для примера, приведу только одну, которая поется не в одном простонародье, а во всех классах, равно мужчинами и девушками, и никому здесь в голову не придет находить тут что-нибудь предосудительное; мелодия ее очень увлекательна.